На краю государевой земли

А Намунко стоял, жался на месте и все хотел спрятаться за старого Ку-ликана… Он боялся, что, как грозился вот этот русский воевода, тот повесит его, как повесил уже вон тех, на стенах, если он не дойдет до Якутска…

Куликан принес свои вины.

— Это не моя побивал козак!.. Моя не хотел! Куликан молит белый царь — простить Куликан! Моя целовал крест! Моя шибко верный!..

— Ладно, давай ближе к делу! — сказал Федька ему и достал из сундука шертную грамоту. Достал он оттуда же и крест, сунул его в руки Евдокиму: «Держи!»

Крест был медный, массивный и тяжелый. И еще вчера, когда стало известно от гонцов Зелемея, что тунгусы придут с повинной, Федька достал из сундука этот крест. Увидев его, позеленевший и тусклый, не внушающий уважения, он распорядился почистить его, надраить лосиной шкурой.

И вот сегодня крест блестел. И Евдоким взял его с удовольствием. Повертев его в руках, прилаживаясь к нему вместо батюшки, он с ухмылкой перекосил рот: «Кхе-кхе!.. Это же надо! Нехрещеного крестить крестом!»

Федька, поняв его, махнул рукой, мол, сойдет. Он взял шертную грамоту, составленную по московскому образцу дьяками в Якутске, и стал читать ее. Читал он плохо, а тут еще какой-то дьяк настрочил бумагу коряво, неразборчиво… И он, тихо пробубнив: «Тьфу ты зараза!» — хотел было бросить эту затею. Но заметив, что тунгусы подтянулись, хотя и стояли все так же, виновато опустив длинные косы, он продолжил это тяжкое для себя занятие.

А Евдоким держал крест перед Куликаном и его спутниками так, будто бог русских грозил им, вот этим непослушникам.

— Целую я крест сей живоначальный… И быть верным государю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси…

Федька остановился, когда Намунко стал переводить, что-то бормотать дрожащим голосом. Глянув в угол избы, где стоял у печки Гринька, он заметил, как тот исподлобья наблюдает за церемонией, и был какой-то странный. И он понял, что Гринька ненавидит Куликана, и сейчас надо следить за ним… «До беды недалеко… Сдурит что-нибудь по скорби. Ну что — жаль малого», — подумал он о Потапке.

Когда он закончил читать грамоту, то Куликан и все остальные тунгусы приложились к кресту губами.

За провинность, за измену слову, клятве белому государю, Федька обязал Куликана возить в острог рыбу на прокорм казакам и разные ягоды, когда к тому подойдет пора. Затем он отпустил их из острога.

А вот показалось и оно, море, гладь безбрежная. Тут казаки не выдержали и побежали туда, скорее, наперегонки, бросают шапки, летят вверх малахаи… А впереди всех бежал Гринька…

И Федька понял, что он ожил. Пройдет еще немного времени, и Потапка перестанет тревожить его. Он облегченно вздохнул, усмехнулся и пошел шагом за казаками, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься тоже вслед за ними бегом.

И вышел он на берег моря.

Вот он — край государевой земли!.. Он, Федька, шел за этим краем, он сам был этим краем!.. О-о, какая ширь, простор меж небом и водой!.. Ни разу не был он, до сей поры, на море. Да, реки видел он великие, а сколько миновал больших озер. Но чтобы вот так шла горбом волна в целую сажень… Такого шумного прибоя не слышал он еще… Бух-бух!.. И тут же шелест мелкой гальки. Волна катает ее, перебирает неведомо зачем-то. Ее игру никто не остановит. Так крупной галькой кинула она вот сюда, а мелкой — горстями чуть повыше. Но не по нраву что-то показалось ей, перекатала еще выше.

А казаки, что малые дети, бегают, швыряют камушки в высокую волну, орут невесть что под шум прибоя. Но их слова уносит ветер от берега туда, где пропадает всякий звук… «А-ауу!.. А-ауу!» — лишь откликается сплошная даль без края, теряясь где-то в дымке…

Федька вернулся с моря. Он вроде бы не пил и не болела голова, но там, на море, он вел себя как пьяный: вместе с казаками он собирал какие-то ракушки на берегу, кричал и бегал и делал еще что-то несуразное… И оттуда он вернулся каким-то странным: в остроге, после моря, все казалось жутким, грязным и было тесно, невыносимо…

Но вскоре море потускнело, стало обыденным для них. И они не заметили, как промелькнуло короткое здесь лето. А в середине августа случилось очередное происшествие.

— Кета, кета идет! — как-то однажды утром, когда только-только рассвело, ворвался в приказную избу Гринька.

Все выбежали из острога и бросились к реке, смотреть на невидаль такую. Чудо из чудес природы. О нем лишь слышали они, а вот теперь все началось…

Такого Федька не видел еще ни разу.

Казаки же, с хохотом, падая плашмя в воду, стали грести руками на берег рыбу… Гребут, а она все идет и идет, сплошным живым потоком, он серебрится месивом…

Несколько дней они трудились на реке и в остроге, запасаясь рыбой.

Кета прошла, и снова потянулись однообразные и тусклые дни.

И вот, наконец-то, уже на исходе августа, из Якутска пришел отряд казаков.

В остроге уже устали ждать его, все претерпелось. И отряд встретили без того восторга, какой выпал бы на его долю, если бы он пришел месяца два-три назад.

— Артемка, привет, сучий сын! — улыбнулся Федька, увидев знакомую физиономию Петриловского. — Ну и запоздал же ты! Я тебя ждал еще по весне!