На краю государевой земли

— По какой весне! Денег и хлеба в казне у Кутузова нет! Вот и задержались! Через месяц подойдет с полусотней еще и Лыткин. Так что не горюй, сотник! Как — все в добром здравии?

— Все, все, — отозвался Федька. — Опричь тех, кои побиты зимой.

Атаман вытер о траву запылившиеся сапоги.

— Тебе, Федор, велено идти в Якутск! Кутузов ждет тебя!..

Он сочувственно посмотрел на него.

И Федька понял, что он представляет, что будет в Якутске. Сам тоже был в такой же переделке, когда вернулся с Амура после того разгрома Степанова, оставив там лежать в земле с десяток своих казаков.

— Пойдем, выпьем, — предложил Артемка ему.

В приказной, с которой он уже свыкся, Федька скинул с себя кафтан, сходил в подклеть, принес соленой рыбы. Артемка достал клягу с водкой и две чарки, маленькие…

Федька отодвинул их в сторону: «Не то!» — и достал с полки две кружки.

Они выпили.

Войска мало, а драки стоят частые! — стал вспоминать Артемка с чего-то Амур. — Некому там государеву службу служить!

Будет тебе! — сказал Федька, понимая, что тот говорит это, чтобы отвлечь его.

Они помянули Степанова…

— А Бекетов где?

— В Енисейске, — ответил Артемка.

— Как там воевода-то сейчас?

— Кутузов, что ли?.. Ждет перемену!

— М-да, — промолвил Федька; у него не сложились отношения с Кутузовым, и он был доволен, что когда вернется, то того уже не будет в Якутске.

— Ты не трогай здесь Куликана, — посоветовал он атаману. — Он стар и послушен, не то что Зелемей. С тем надо держать ухо востро! Да теперь-то, когда подойдет Лыткин, он притихнет… Пугливый он! — со злостью процедил он сквозь зубы о ламутском князьке, который испортил ему здесь службу.

Они еще выпили, поговорили об остроге и о том, что здесь случилось.

— Ну, я пойду. Отдохнуть бы надо, — сказал Артемка. — Тут гнал и-то до тебя день и ночь. Шутка ли — за 50 дней дошли. Вполовину от твоего.

Он встал, тяжело зашаркал сапогами по полу, вышел из приказной. Слегка стукнула дверь. И все стихло.

Федька положил на стол кулаки, сжал их так, что побелели костяшки, задумался. В избе, в углу, что-то стало потрескивать: она оседала…

С чего-то ему вдруг показалось, что запел петух, как бывало когда-то на собственном дворе в Томском остроге. Тот петух был цветастый, похожий на Танькин сарафан из камки. Его так и прозвали «Пестряк»… В ушах у него что-то зазвенело, словно ударили к обедне… «Нет, не всполошный!» — успокоился он… «Уж не началось ли?» — заволновался он, поднялся с лавки, опасаясь, что вдруг снова ударит падучая…

Вот так, чуть присядешь, еще и духа-то не перевел, а уже что-то опять надо делать…

Из острога он ушел в Якутск с остатками своих уцелевших казаков через два месяца, когда стал зимник.

С Охотском он расстался легко.

* * *

Когда он вернулся в Якутск, там уже был новый воевода, князь Иван Петрович Борятинский. И не успел он еще как следует отдохнуть, как сразу же попал на войсковой смотр, устроенный Борятинским наличному составу служилых города.

Смотр как смотр, обычный, весенний. И Федька тоже стоял в строю, со своим полком. Подошел конец февраля, как всегда было холодно, но терпимо. Прошла перекличка. Затем провели осмотр оружия. Борятинский собрался было уже распустить всех, как тут из строя выступил пятидесятник Аргамаков, а с ним еще три казака.

И Федька с удивлением увидел среди них Андрюшку Щербака.

Аргамаков протянул бумагу Борятинскому: «Челобитная! От казаков!»

«Что это они?» — насторожился Федька, полагая, что Андрюшка-то не станет на него что-то клепать.

Борятинский принял челобитную, а дьяк тут же зачитал ее.

В челобитной казаки обвиняли всех боярских детей Якутска в насилиях, творимых теми над ними, над казаками, в походах…

Да Федьке-то никакого дела не было до других. Но то, что он услышал о себе, вывело его из равновесия.

Казаки припомнили ему все: и Амур, откуда он вернулся не со всем полком. А вот теперь Охотск, смерть того же Потапки, и всех казаков, кто там пал, свалили тоже на него. И как он вешал гиляков и ламутов, его кулачный порядок… Андрюшка, а то знал только он, написал на него даже о том, как он гнал водку в Эджиганске, когда был там в приказных, вместе с Гринькой…

Шингалов еще вспомнили бы! — зло крикнул он казакам.

— А что — шингалов-то! Вон — твой холоп, Пахомка-то, сбежал в никанскую землю! Сызменничал! Женился там! У богдыхана при дворе ходит в советниках! А ты же ведь посылал его для своей корысти с торгами на Амур!..

Федька, обозленный, стал отбиваться от всех этих нападок.

Боярские дети поддержали его:

— Да-да, вас загоняешь службой!

— Не гаркнешь — так с места же не двинетесь!..

— Кто, кто трогал-то тебя?!. Если раз трону — то и помрешь тотчас же!..

На площадь выплеснулись крики, остервенело заговорила она.

— Все, все — давай расходись! — велел Борятинский казакам, видя, что вот-вот дело может дойти и до драки.

В этот же день он вызвал к себе Федьку.

— Он мстит за прошлое! Еще в Охотске я саданул его! — возмутился Федька неправдой Щербака, тем, что продал его. — А там еще был его друг, Ясырка!..

— Ты-то саданешь! Кха! — даже крякнул Борятинский в восхищении от его коренастой фигуры.