На краю государевой земли

Проснулся. Снова был день. Сверху, через дымовое отверстие, упал солнечный лучик и высветил на полу пятнистого зайчика, такого ушастого и, похоже, живого. Васятка уставился на него, стал ожидать, когда он двинется. Утомленный этим занятием, он на секунду прикрыл глаза. Когда же открыл их, то ушастик уже перескочил с толстого корня, торчавшего из земли, на кусочек какой-то затоптанной шкурки. Тогда он стал следить за ним. А тот, вот хитрец, затаился, замер, боясь выдать, что он живой. Васятка закрыл и сразу же быстро открыл глаза: зайчик все-таки успел прыгнуть на вершок вперед и опять замер…

«Не поймать», — вяло подумал он, устав от этого пустячного занятия, и почувствовал, как заныла шея, которую он напрягал, следя за хитрецом. Он повел взглядом, увидел все ту же женщину…

Ему снова насильно влили в рот все той же гадости. И он опять стал втискиваться в свое тело, казалось, вытесняя оттуда кого-то. Оно было горячим и жгло. С таким ощущением он и забылся.

Он снова проснулся отдельно от своего тела. Скосив глаза, он увидел, что оно валяется тут же: холодное, чужое и равнодушное к нему. И ему было неприятно снова влезать в него, как в задубевшую на морозе потную рубашку. Исчез куда-то и зайчик. В землянке стоял полумрак, хотя на дворе был день. Он это чувствовал по тому, как хмурилось чем-то недовольное небо.

Сколько дней и ночей его поили какими-то гадостями, он был не в состоянии определить, как не мог бы сказать, на какой день или какую ночь просыпался, чтобы еще раз подвергнуться все той же пытки отвращением.

В очередной раз, когда прошло уже много-много дней, он проснулся в какой-то другой землянке. Даже не проснулся, скорее очнулся, а может быть, это был сон, странный, кем-то вроде бы навязанный… Он лежал также на топчане, но теперь уже в центре землянки, и совершенно голый. Прямо над ним, в крыше, темнело круглое дымовое отверстие, закрытое черным ночным небом. На полу плавал сизого цвета не то дым, не то туман или пар, и тут же были какие-то люди. Он их не видел, но они были здесь, он это чувствовал.

«Что за люди?.. Не разглядеть…»

Лежал он опять отдельно от своего тела, которое все так же, чурбаком, валялось на топчане. По левую сторону от топчана сидела какая-то женщина, поджав под себя ноги. Она была старая, желтая и морщинистая, аж до безобразия! Ну истукан-истуканом!..

«Куртяк-таш — старуха-камень!» — всплыло у него в памяти когда-то в походе рассказанное Семкой Пеяновым о киргизах, и этой мыслью будто вышибло из ушей пробки: вся землянка наполнилась таежными голосами. Вот заскрипел козодой, вскрикнула сойка, тотчас же взревел косолапый и тоскливо завыл волк… И тут ударил где-то, пока еще далеко, бубен… Еще и еще раз, ближе, громче, сильнее, чаще и чаще удары орбы…

И Васятка, скосив глаза, увидел мечущегося по землянке маленького кудлатого человечка в звериной шкуре и красной шапке, с торчавшими в ней белыми перьями из хвоста тетёрки. И он, этот кудлатый, завывал всеми таежными голосами и носился подле старухи. А та бесстрастно взирала на него. Он же падал, вскакивал, кувыркался, извивался и ни на мгновение не выпускал из рук бубен, посредине которого была намалевана носатая рожа с круглыми, как пуговки, глазами и длинными, дыбом торчавшими, реденькими волосиками…

И вдруг в землянке все заговорило: гневается, гневается кто-то на кама!

Рожа на бубне перекосилась, сморщилась, чихнула и брызнула слюной…

«Эрлик, Эрлик пришел!» — завопил кто-то в землянке.

И тотчас же рожа на бубне оскалилась: «Крови, крови хочу!..»

Волосы на голове у Васятки зашевелились, встали дыбом, как на том же бубне, а внутри у него все вскрикнуло: «Нет, нет!» — и сжалось в комочек, такой жалкий, студенистый, и он стал туда-сюда перекатываться…

А кам рассерчал на кого-то, швырнул бубен, и звенящий круг, чиркнув по бревнам землянки, прилетел назад ему в руки, прямо в руки, и заходил, закрутился вокруг него, как привязанный.

Так продолжалось долго, очень долго… Наконец, кудлатый задергался, конвульсивно, как подранок, грохнулся на пол, забился на земле и, корчась, стал грызть зубами свои руки, корни, землю… Хватанул он зубами и какую-то большую острую палку, с обожженным концом: заглотил ее, легко, быстро, как змея мышонка. Лишь на губах у него вскипела, запузырилась пена, закапала… Кам икнул, выгнулся: палка выскочила из его рта уже беленькой, чистенькой, гладко оструганной…

Откуда-то появилась девица: голая, тоненькая, бледная и красивая. И память Васятки услужливо подсказала ему все из того же недавнего прошлого: «Кыс-таш — камень девка!»… А голышка подмигнула ему и пустилась в пляс перед старухой, позади которой из стены землянки торчал огромный, в сажень длиной, череп какого-то не то быка, не то иного зверя, с двумя клыками в добрых пять-шесть пудов весом… В остроге-то служилые говорили, что находят-де их в земле, и там, должно быть, они живут. В тайге-то их никто не видывал, и от инородцев не слыхивал, чтобы такой зверь бродил по земле…