На краю государевой земли

А кам все так же корчился на полу, хрипел и взвывал. Задергалась и девица перед старухой. В руке у нее откуда-то появилась стрела с костяным наконечником. И она стала колоть этой стрелой кама, который затихал было уже, и так, что он опять завертелся. Тогда она сунула ему в рот стрелу — торк-торк!.. Все глубже, глубже… И стрела исчезла у кама во рту, как исчезла там только что палка. А он даже не поперхнулся, только задвигал губами. И на них снова запузырилась пена, с черной кровью… Девица подхватила теперь с пола какую-то щепку и сунула ее в огонь. Щепка полыхнула смолой, и девица тут же затолкала ее в рот каму… Щепка зашипела, покрываясь черной кровавой слюной, а по землянке пополз тяжелый смрадный дух. Старуха шевельнулась, и сразу же девица выхватила щепку изо рта кама, метнулась к Васятке — и хлоп-хлоп!.. Давай этой щепкой мазать по его лицу, норовя сунуть ее ему в рот, как только что совала каму. Васятка замотал головой, но девица мазала и мазала: грубо, чем-то отталкивающим, вонючим, ужасно отвратительным, и загоняла его дух назад в его холодное тело… И Васятка, дрожа, залез туда, только чтобы укрыться от этой, какой-то ненормальной. Затем он заколотился головой о лежак, как в припадке. У него, помимо его воли, затряслись руки и ноги, в такт конвульсивным подергиваниям кама, который корчился тут же на земле подле лежака.

Девица же упала рядом с камом на пол и тоже стала корчиться, все быстрее и быстрее. Темп нарастал… И вдруг из кама выскочила окровавленная стрела и вошла в нее… И кам, вяло вздрагивая, начал остывать на полу. А девица вскочила на ноги, запрыгнула на лежанку, на Васятку, оседлала его кончики ног и давай толкать стрелу все выше, выше по ногам Васятки. И он почувствовал, как по нему пошел огонь, воспламеняя кровь там, где проходила стрела. Нет — две!.. А девица поднималась все также выше и выше. И когда обе стрелы соединились у него где-то в низу живота, его пронзила острая боль, как будто внутри у него полыхнула смола. Он хотел закричать, но не в силах был даже открыть рот, обмазанный кровавой слюной кама, запечатавшей его, и только замычал. Он попытался спрятаться внутри самого себя от этой, бесстыжей, но там было некуда. Она же затрепетала бедрами, совсем как та, в той странной и темной землянке у старика, танцуя неповторимо все тот же танец желаний, нанизывая на какой-то невидимой нитке, совсем как шептуха на своей, нечто большее, чем простые узелки… И внутри у Васятки завращалась раскаленная стрела, нестерпимой болью выжигая что-то…

Вот зашевелилась и поднялась старуха, кинула в огонь черный блестящий камень, и тот быстро раскалился докрасна.

«Горюч-камень, горюч-камень!» — зазвенело в землянке…

Из очага пополз угарный дух и коснулся кама. Он судорожно выгнулся, окутываясь синеватым дымком. Задвигалась быстрее и девица: и стрела снова поползла выше. И там, где она проходила, тело у Васятки становилось гибким и податливым, словно из него вытаскивали рогатину, на которой он был насажен все эти дни.

Девица добралась до его лица, все так же сидя на нем верхом. Она не то выталкивала из него стрелу, не то, наоборот, удерживала ее внутри, не давала выскользнуть ей оттуда. В нос Васятки ударило чем-то кислым, приторным. И из глаз у него брызнули слезы. Вот рывок девицы, еще рывок!.. У Васятки горлом полезла пена, с кровью, совсем как у кама, и изо рта показался тупой наконечник стрелы… О Господи! Деревянный, не костяной!.. Последним усилием девица вышибла ее. Стрела вылетела изо рта у Васятки, как из лука, прошла сквозь пламя костра, коротко, по-змеиному, прошипела и вонзилась в столб, в углу землянки, издав тоскующий вопль поющей боевой стрелы кочевников.

А девица обмякла, упала рядом с лежанкой, вяло подергалась и затихла, так же как затих и кам.

Старуха кинула что-то в котел над огнем. И оттуда, из котла, ударил пар, заходил по землянке лебедой, заволакивая все по низу…

И Васятка увидел, как со старухи и кама лохмотьями спали одежды, и они стали быстро-быстро покрываться пухом и перьями, уменьшаясь и уменьшаясь. Затем, вспорхнув, старуха вылетела кукушкой в дымовую дыру, затянутую звездным ночным небом. За ней последовал коростель, бормоча что-то свое. Куда и как исчезла девица, Васятка не углядел: он провалился в глубокий сон.

Проснулся он все в той же старой, уже ставшей ему родной землянке.

Подле очага возилась все та же женщина. Она что-то колдовала над котлом, от которого исходил ароматный запах мясного варева.

Заметив, что он проснулся, она подошла к лежаку и, смеясь, сказала ему:

— Вставай, что валяешься! День, однако!

И Васятка понял ее, даже не обратив внимание, на каком языке она говорит.

Он приподнялся на лежанке все с той же отчаянной мыслью, что не в силах будет сдвинуть с места свое тело… Но как-то легко и ловко сел, опустил с лежанки ноги. Затем он встал, выпрямился в тесной землянке и уперся головой в потолок.