Грачев промолчал. Время шло, «Центр» требовал усилить работу по розыску объекта, они искали его как могли, но, увы, пока безуспешно, а отправить Седого в поездку вместе с колонной грузовиков по шоссе Инстербург-Тапиау - слишком большой риск! И все же наступит и его, Володи Волкова час... Послышались шаги, и между деревьями показалась фигура литовца.
- Какие хороший дуона, командир, - сказал Бубнис и протянул Грачеву пучок тяжелых, налитых крупными зернами колосьев. Грачев нетерпеливо кашлянул: - Тихо вокруг. Можно оставаться здесь. А дуона. Дуона, дуона! Спалить бы все эти хлеба! - зло сказал Коля Прокопенко.
- Зачем спалить? Очень хороший хлеб. Умеют они это...
- Умеют?! Фашисты и что-то умеют? - Коля кипел. - Просто тут земля хорошая, вот и все, понял?
- Я знаю, - упрямо повторил Бубнис, - я тут много работал.
- Да они на тебе катались, медведь ты этакий: «Умеют»!
- Уймись! Вот и постель готова. - Федя притащил с поля большую охапку пшеницы, кинул на землю, отдышался. - Пойду еще принесу. Эй, Медведь, помоги!
- Нельзя хлеб рвать. Это не постель - хлеб! - сказал литовец и встал перед Федором. - Хлеб - не постель, хлеб еда, понимаешь?
- Да это же... - Коля задохнулся. - Это же - фашистский хлеб!
- Хлеб не может быть фашистский. Хлеб только... - Бубнис замялся, подыскивая слова. - Человеческий, да! Для еды, а не...
- Успокойтесь, ребята, ну что вы? Нашли где ссориться! - Нина сбросила куртку и достала из рюкзака свою самодельную скакалку, подержала в руках, улыбнулась какой-то жалкой, извиняющейся улыбкой: - Хотя... Сил нет, мальчишки.
- Хлеб он, видите ли, немецкий пожалел, - ворчал Коля. - А ты видал сегодня, как фашисты двух наших пленных пристрелили? Гнали их куда-то, двое все отставали, вот и прихлопнули! Взорвать бы всю эту подлую Пруссию! И точка.
- И женщин? И детей? - спросил Саша Петров. - Интересно...
- А надсмотрщицы из концентрационных лагерей - это женщины?! - взорвался Коля.
- Ну как можно так рассуждать? - не удержавшись, воскликнула Нина. - Дети, да и некоторые немки, тут ни при чем...
- Ни при чем?! - опять вскипел Коля. - А они, что, посылки с фронта от своих мужиков-убийц не получали? С рубашонками, снятыми с расстрелянных наших детишек? С комбинациями, содранными с наших девчонок?.. Не они ли жрали сало, мясо, хлеб, которые вывезли из России, Украины, Белоруссии? Не они ли на заводах изготавливали патроны и снаряды? Все они виноваты перед нами, и все должны...
- Хватит! - остановил разошедшегося моряка Крапивин. - От такой злобы недолго и озвереть. Мы боремся в первую очередь против фашизма, против фашистов, а не вообще против всех немцев. Ясно?
- Не ясно! - выкрикнул Коля. - Не ясно мне это! Они боролись против всех нас, вот это мне ясно, а мы что - должны вначале каждого немчишку выспросить: милый, не воевал ли ты против нас, а? Да любой из них, припертый к стене, начнет выкручиваться: «Что вы, не виноват! Меня заставили!» А мы...
- Да хватит тебе, заладил одно и тоже, - прервал его Саша Петров. - Мы не убийцы, ребята, нет и нет. Эй, моряк! Ты бы мог изрешетить ту девчонку, на хуторе, которая с фонарем на крыльцо выскочила?
- Отстань... не шевели усами.
- Эх, Коля-Коля! Соленая твоя душа. Послушай, вояка: в человеке множество всяких чувств - гуманность и любовь, уважение к человеку, как к величайшему творению Природы, так можно ли позволить, чтобы только чувство ненависти захватило тебя целиком.. Не душа тогда это будет, а зловонный омут!
- Я поклялся убить восемьдесят шесть, и я их убью, сказал Коля. - Точка.
- Тьфу! Заладил одно и то же, но ведь Гитлер и его банда еще не вся Германия, мыслитель! Ведь это и многие великие изобретения, великая литература, музыка, искусство! Бах, Вольфганг Гете, Фридрих Шиллер... Вот послушайте:
Саша смолк, и все молчали. Лишь черные дрозды перекликались тонкими, певучими голосами, да легкий ветерок чуть слышно шелестел листьями в кронах деревьев.
- Вот мы и идем, ребята, каждый день на бой, - нарушил тишину Саша. - И в бою надо уничтожать врага, а не вообще просто так убивать... понимаете? Эй. Колька, чего отворачиваешься?
- Не могу я этого слышать! - Коля вскочил и, схватив свою куртку, ушел. Слышно было, как он повалился на землю и, устраиваясь на своем зеленом ложе, ворчал: - Родню бы твою под бомбы! Гуманисты...