На краю пропасти

- Братки, кончай разговоры: отдыхать, Костя! Ты, Архипов, и Седой - через час выход на задание. Э, дождь, кажется, начинается? Ребята, ставьте палатку. Седой, ко мне. - Грачев глубоко затянулся едким дымом и выпустил его через ноздри. Занудливо пищавшие комары серым облачком взметнулись над ним.

Дождь закапал. Федя и Бубнис ставили палатку, Володя подошел, сел рядом. «Быстры, фрицы, ох и быстры... - подумал опять Грачев. - Какой же тактики нам придерживаться? Ясно: наше спасение - ночь. И ноги. Не спасение, а победа! Ночью фрицы любят спать, а тем более в таких отрядах, как жандармерия, ландвер: люди-то тут в основном не очень молодые. Как только кинут по нашим следам молодняк да боевые части с фронта, худо нам будет... А когда все-таки лучше выходить на связь с «Центром»? Днем? Но тогда сразу же начинается преследование... Вечером, чтоб впереди была спасительная ночь? И уходить в тот же час? Но в темноте и нам трудно передвигаться, а к утру район, откуда мы «стучимся» в «Центр», уже бывает окружен. Реже на связь выходить? Информация скапливается, сеанс затягивается и...» Грачев сдавил окурок, глянув на Володю, спросил:

- Тебя кто немецкому-то выучил? Пургин говорил мне, будто бабка твоя - немка?

- Все верно, командир. Дед мой, Иван, был моряком и привез ее из Кенигсберга... Попали как-то в шторм, пароход получил повреждения, кое-как дотопали они до Кенигсберга да и застряли тут с ремонтом почти на полгода. Морские приключения, командир! Здесь-то и влюбился мой дедуля в рыбачку Марту из местечка Цвайбрудеркруг. Дед в каждом порту в кого-нибудь влюблялся. То в Бразилии в мулатку и чуть не привез ее в Россию, то в Африке... Представляешь, командир, и был бы я мулатом!

- Не отвлекайся. Дело серьезное.

- Тут он влюбился крепко, по-настоящему... Вот, пожалуй, и все. Привез ее в Петербург. Немецкому бабушка обучила отца моего, а потом и меня. Помню, одного военнопленного допрашивал, а тот интересуется: «Вы не из Кенигсберга? У вас выговор восточно-прусский».

- С этим все ясно. Значит так: отправляешься в Тапиау, как солдат Курт Хейле, выздоравливающий после ранения. Матушку свою разыскиваешь. Все понял? Дай-ка мне твои бумажонки.

- Володя достал документы, содержание каждого из которых знал наизусть. Солдатская книжка. Отпускное удостоверение. Справка о ранении. Продовольственный аттестат. Благодарность Инстербургского городского магистрата с единовременной выплатой двухсот марок за добровольное вступление в вооруженные силы Рейха в столь грозный и ответственный для всего отечества час...

- Вот и деньги - сто десять марок...

- Девяносто уже прокутил? Хорошо. Бумаги железные. Однако болтай там поменьше... пруссак. Что у тебя в справке написано? «Легкая контузия, слабое расстройство речи и некоторая потеря слуха?» Вот и используй это. Ну-ка, покажись, браток.

Грачев и Крапивин придирчиво осмотрели «Курта Хейле». Кажется, все в порядке. Слегка потрепанная куртка со значком «Доброволец Рейха» и нашивкой «За ранение в бою», сумка на ремне, и в ней кое-какие вещи: «флаклеуттел» - мешочек с принадлежностями для мелкого ремонта обмундирования, фляжка с водкой, три пачки сигарет «Рекс», коробка шоколада «Вильгельм Телль», кружка, ложка и затрепанная книжка Эрнста Юнгера «Герои не умирают». Все это было подготовлено еще в разведотделе при участии майора Пургина и офицера из контрразведки.

Грачев обнял его и сказал, что ждать они тут будут его ровно трое суток, а если произойдет нечто непредвиденное, то вот в этом углублении, под корой дуплистого граба, он найдет записку, куда ему идти, где дожидаться группу. Стали прощаться. Коля Прокопенко хлопнул Седого по плечу. Федя сграбастал его ладонь своей лапой, стиснул до боли, кивнул Саша Петров, одобряюще улыбнулась Зоя, протянула руку нахмуренная Нина. Как, и это все?.. Володя заглянул в лицо Нины, обнял ее за плечи, потянул к себе и, как-то неловко поцеловав в нос, прошептал: «Нинка... люблю тебя». «Возвращайся... Я так буду ждать тебя», - шепнула она в ответ, застегнула верхнюю пуговицу на его куртке и резко отвернулась, посмотрела на небо: дождь, только его и не хватало. Володя помедлил, потом кивнул Крапивину и Архипову: ну, потопали?

Через полчаса быстрого хода они вышли к шоссе. В сумерках подступающей ночи оно жило напряженной, нервной жизнью. Расплескивая лужи, мчали легковые автомобили, скрипели колеса груженных сеном фур, и укутанные в блестящие плащи возницы нетерпеливо подгоняли ленивых битюгов. Шуршали толстыми покрышками зеленые военные грузовики. Все спешили в свои казармы, города, конюшни. Спешили к теплу, уюту.