На краю пропасти

Уставившись в провисшую над головой ткань палатки. Грачев пытался представить себе, как складываются обстоятельства у Волкова. Удачным ли будет его поход? Хоть бы на этот раз повезло! На своей щеке он ощутил теплое дыхание Нины. Спит? Грачев повернулся к ней. Похудела-то как девчонка, осунулась. Он вздохнул: «Эх, взять бы тебя на руки и нести, нести, нести. Как тогда в пуще... Только не раненую, измученную болью, а веселую, смеющуюся». Да, трудно забыть Черную пущу, тяжелый, с ожесточенными боями, выход из окружения. Сразу после боя - и передохнуть-то они тогда не успели - вместе с двумя разведчиками Грачев, по приказу командира отряда, вернулся в глубь леса. Надо было выяснить, что с партизанским лагерем. «Выяснили!» - Грачев кашлянул. На другой же день их группка наткнулась на карателей. Оба его товарища в перестрелке были убиты, он ранен, но легко. За ним гнались, однако он обманул преследователей, отлежался в густом ельнике, замотал бинтом предплечье левой руки, пробитое пулей. Наверное, следовало идти к своим - как говорится, «один в поле не воин», да и в лесу тоже, но Грачев знал, что Нина не вышла из окружения...

Нина шевельнулась, открыла глаза, поглядела на него.

- Вспомнил, как я нашел тебя. Ну тогда, в болоте, у лагеря, - зашептал Грачев. - Как нес тебя. В глазах все плывет: деревья, кочки, рука от боли отламывается. Ты слышишь?

- А я вижу сквозь ветки, что ты идешь, да сил нет позвать, - ответила Нина. - Шепчу: «Паша, Паша», а ты не слышишь...

- Хорошо, что я в болото полез. Я тебя и сейчас бы взял на руки и...

- Паша, о чем ты? Я вот сейчас о Вовке думала, ругала себя, что так сухо попрощалась с ним. Паша, ведь мы знаем друг друга со школы... Ну зачем ты меня своей курткой накрываешь? И знаешь, все горит внутри от страха за него. Заплакать бы, да слез нет. Может, я все слезы выплакала там, в болоте? Три раза подносила пистолет к виску и все не могла нажать на курок.

- Что-то ты невесело поешь, Сойка.

- Прости. Действительно, что это я расхныкалась? Мы еще попляшем в замке! Туфельки да платье, то, голубое, в котором я на вечеринке в Пуне была, в рюкзаке лежат. Надеюсь, пригодятся.

- Вот это уже другой разговор! Спи, Нина.

Барабанил в намокшую ткань палатки дождь, то сыпал часто-часто, то затихал вроде. Докуривал цигарку Саша Петров, прислушивался к тихим голосам Грачева и Нины. Чем-то голос радистки напоминал ему голос его знакомой по институту, Наташи, - да-да, очень похож: низкий, чуть с хрипотцой. «Москва! Как много в этом слове для сердца русского слилось!» - Саша поерзал щекой по твердому, бугристому рюкзаку: - Москва, Тверской бульвар. Наташка... «Как много в нем отозвалось...» Неужели все это было? Было лето сорок первого года, последние дни сессии, солнечно, тепло. Закусив зеленый черенок кленового листа, идет с ним рядом Наташа. Суббота, двадцать первое июня... До глубокой ночи бродили они вдвоем по тихим улочкам Арбата и Тверскому бульвару. Оба студенты второго курса литературного института, а потому спорили, читали стихи. Она - стихи Пушкина о Москве, а он, кажется, - отрывки из «Фауста». В тот вечер он понял, что любит Наташу, что нет и не может быть для него во всем мире девушки прекраснее, чем она.

Саша поправил рюкзак: не очень-то удобно спать на подушке, в которую напиханы патроны. Усмехнулся, вспомнив, как горячо они рассуждали о немецкой поэзии, об ее удивительной не просто сентиментальности - душевности, от которой сердце вдруг сжимается и замирает... Подумать только, что в те счастливейшие для них мгновения германские войска уже скопились возле границ его Родины, дожидаясь команды: «В атаку!» Счастье... Это и было их коротенькое счастье! Они никак не могли расстаться, все ходили и ходили, а устав, садились на какую-нибудь скамейку в сквере. Может быть, какое-то седьмое чувство подсказывало им: будьте подольше друг с другом, не торопитесь расставаться, сегодня мир ваш, а завтра... «Встретимся завтра опять на бульваре», - сказала тогда Наташа... Он вздохнул, сел, стал скручивать новую цигарку: на другое утро он уже был в военкомате. А там - эшелон, фронт. Больше они не виделись, но обязательно встретятся после войны, надо только очень верить в это...

- Усы, сверни и мне, - послышался голос Коли Прокопенко. - Никак не заснуть. Ну, Зойка, нагадала ты нам счастливую дорогу!

- Все будет хорошо, - устало сказала из темноты Зоя. - Мое гаданье верное, Коленька. Разыщем склады и вернемся домой. Вот увидите.

Застонал во сне Бубнис, Саша Петров вздохнул и затих, устроившись поудобнее, а Коля Прокопенко никак не мог устроить свою раненую руку, ворочался с боку на бок, мешал Зое. Не нравилась ей его рука. Неужели гангрена пустила щупальца по всей ладони? Надо бы отправить Кольку к своим, в тыл, но каким образом? Эх, моряк!

- Что, рука мучает, братец-кролик? - прошептала Зоя.

- Горит, как в огне, Зоинька... Знаешь, боль будто растекается до самого плеча. Зойка, что же это, куда я с такой лапой? Это - конец? Только честно.