На краю пропасти

- Видела я раны и пострашнее, да все обошлось, - ответила Зоя и попыталась перевести разговор в другое русло: - Ты, кажется, с Черного моря? Рыбачил там, да?

- Рыбачил?! Да я родился в шаланде, Зоя! Эх, и умереть бы в шаланде, на сетях, пахнущих рыбкой! Зоинька, я каждую минутку, секунду каждую там, на море... - Зашептал ей Коля в ухо. - Видела бы ты, как красиво идут шаланды под свежим ветерком! Мачта поскрипывает, вода за бортом плещет, Лика с соседней шаланды рукой машет... Ты что, уже спишь?

- Сплю. И ты спи. Пускай тебе приснится море.

- Коля закусил рукав куртки: какая боль в руке, в сердце. Он уставился в темноту, а сам видел, как над самой водой летят самолеты с крестами на крыльях. Откуда они взялись? Зачем летят сюда? Вода, кипящая от взрывов. Оглушенный, но живой, он вынырнул, закружил среди обломков шаланд. Искал, звал, захлебываясь водой, отца, братанов, Анку, а над водой ходила тройка самолетов и прошивала невысокие волны трассами пуль... Как ему удалось выбраться на берег, где догорал разнесенный бомбами в щепы поселок? Для чего он уцелел, когда все люди, которых он так любил, были мертвы? «Заживет рука, заживет! - успокоил себя Коля. - Я еще не все на этом свете сделал, что должен сделать. Надо жить, чтобы отомстить за всех!»

Молотил в брезент палатки дождь, слышались тихие шаги - Бубнис охранял сон разведчиков.

- Итак, значит, ты жил в Инстербурге на Амалиенштрассе в доме номер пятнадцать? Отвечать быстро, Хейле!

- Так точно, оберштурмбаннфюрер, но русские разбомбили его и...

- Помню, как же, отлично помню этот дом. На первом этаже - булочная толстяка Фриче. Я там покупал булочки с изюмом.

- Что вы сказали? Булочная? - Володя сделал вид, что плохо расслышал вопрос. - Но в нашем доме булочной не было.

- Ах да, Курт, я перепутал. Булочки я покупал на Гренадерштрассе. Но вот ведь какая штука. Хейле... - Штурмбаннфюрер Герман Ланге, начальник Тапиауской службы СА, прошелся из угла в угол темной, без окон комнаты, и весело сказал: - Но вот ведь, какая штука, Хейле: дом-то ведь цел!

- Что вы сказали? Цел?! - Володя пожал плечами, поглядел на «брата» Карла и увидел, как тот побледнел, съежился. Цел? Не может этого быть! Неужели тот, настоящий Курт Хейле все это придумал? И потом же... Володя торопливо открыл сумку, нашарил в ней небольшой сверток, развернул его, взял в руку осколок кирпича и дрожащим голосом проговорил: - Вы очень жестоко шутите, штурмбаннфюрер. Это камень из развалин моего дома. Он стучит в мое сердце, взывая: «Иди и уничтожай врага!» - И Володя поцеловал кирпич. Это действительно был кусок кирпича от дома. От его родного ленинградского дома. Он всю войну таскал его с собой. - А вы?!

- Молчать! Смир-рно! - заорал Ланге. - Кр-ругом! Руки к стене! Полтора шага от стены! Так стоять! Почему врешь, что твой дом разрушен? Карл Хейле, ты подтверждаешь, что дом разрушен? За ложь - смерть! Отвечай, Карл Хейле!

- Р-разрушен!.. - проныл парнишка и еще раз отчаянно выкрикнул: - Разрушен, господин штурмбаннфюрер, разрушен!

- Володя с благодарностью глянул в несчастное мальчишеское лицо. Пока дожидались допроса, - а ждать пришлось почти три часа, - они о многом переговорили. Володя подробно рассказал про Курта Хейле, а Карл радостно сообщил, что знает дом, где жили Хейле, на Амалиенштрассе. Он стоит как раз напротив армейской поварской школы, правда, разрушили ли его русские во время майской бомбежки или нет, не знает, но если Курт говорит, что разрушили, значит так оно и есть. А он жил на Адальбертштрассе и отца совсем не помнит. Еще в тридцать восьмом году отец что-то не так сказал, и его забрали в армию. Служил он в штрафном батальоне номер двести девять и погиб во время «кровавого крещения», то есть польского похода. А мать не очень-то грустила по отцу... Что случилось с ней, Володя так и не понял, но выяснил, что живет Карл с бабушкой и жить тяжело, а тут еще его отправили в деревню на обязательную для молодежи трудовую повинность в государственное имение Героев Лангемарка, принадлежащее фактически гауляйтеру Восточной Пруссии Эриху Коху. Но какой из него, городского мальчишки, сельский работник. - Не выполнял он заданий. Наказывали его. К тому же сын управляющего оказался таким приставалой, что... В общем, сбежал он оттуда. А за побег с трудовой повинности можно и в лагерь для малолетних преступников загреметь! В общем, он будет говорить все, что скажет Курт. Да, он Карл Хейле, брат Курта. Да, он тоже жил на Амалиенштрассе в доме номер...

- Стоять так! Не двигаться. Молчать!

Стоять было очень неудобно: вес тела приходился на вытянутые, упертые ладонями в стену руки, а штурмбаннфюрер ходил по комнате, то появляясь в тусклом кругу желтого света единственной лампочки, то отступая в угол, словно растворяясь в сумраке плохо освещенного помещения. Как ноет шея, сколько еще это будет продолжаться? Пока все идет нормально: кажется, не соврал Хейле про свой разрушенный дом. Уф! Глубокая ночь, глаза слипаются, уже полтора часа допрашивает их этот человек в черном мундире.