На кромке сна

В навесном потолке из квадратных пластин с узором, похожим на чернильные брызги, были темные прорехи, в которых ползли провода и какие-то ребристые трубки. Местами в проходе, припертые к стенам и жирно исписанные маркером, стояли картонные коробки. Паня иногда отставал от Дениса, чтобы получше рассмотреть надписи на них. Они были самого неформального содержания, из-за чего складывалось впечатление, что в коробках лежат какие-то рассказы – судя по названиям, довольно плохие: «Бог на земле», «Путешественник», «Депрессия», «Не оборачивайся». «Прям контент уровня «Проза.ру» – мысленно фыркнул Паня. Чуть дальше он увидел несколько раскрытых коробок, а в них – папки-скоросшиватели, какие-то желтые бланки с подтекшими фингалами печатей и мятые, густо исписанные листочки. На некоторых из них были кровавые разводы с крохотными крапинками вокруг, похожие на умирающие светила с картинок из учебника по астрономии.

Денис уже скрылся за поворотом, и Паня, почувствовав щекотку в спине, поспешил за ним.

Здесь двери пошли уже совсем иные – тяжелые, железные, на кодовых замках с тускло подсвеченными синим панелями и маленькими, вертикально вытянутыми окошками.

– Мы с тобой в новом здании Службы по поимке и распределению девиантных личностей, – заговорил Денис. – Слышал о такой?

– Не-ет… – скромно ответил Паня.

– Ну а «Дом презрения» тебе о чем-то говорит?

– Да, конечно.

– Вот это он самый.

– Погоди… Так его же вроде закрыли…

– Ну, для масс, конечно, закрыли – столько шуму было… Но душу города совсем не закроешь – куда уж там…

– Но здесь ведь одни психи сидят, ждут либо тюрьмы, либо психушки…

– Ну, знаешь ли – какой город, такая и душа. А вот мы и пришли.

Они остановились у двери, такой же как и все остальные – с синей панелью для ввода ключа. Только она была чуть приоткрыта, а в щели лежал пучок соломы.

– Ах вот ты как!.. А я с тобой по-честному думал… – причитал Денис.

Свободным плечом он толкнул дверь и вошел в комнату или, правильнее сказать, камеру. Паня остался в коридоре, но даже оттуда почувствовал тошнотворно-парной запах соломы и поролона, которым была обита вся комната. За спиной Дениса, укладывающего зверя на низкую взлохмаченную лежанку, он разглядел самую малость: на устланном соломой полу лежали кубик Рубика, допотопные, похожие на многоярусную вязанку с сушками счеты и маленькая платформа с тремя штырьками, на одном из которых сидела пирамидка из толстых разноцветных колечек. Под потолком висела жердочка с канатной дугой и деревянной перекладиной. Подойдя к выходу, Денис мыском туфли смел солому из проема и закрыл дверь. Они пошли дальше по коридору.

– Отгадай, как зовут крепыша.

– Хм… Дарвин?

– Горячо.

– Шариков?

– Горячо.

– Так уже ж было «горячо».

– Его зовут Шарвин. Да, креативщики у нас тут космополиты. Ну, и немного пошляки.

– А кто он? Бигфут, мутант, Потерянное Звено?

– Ты, наверно, знаешь такую сказку, – говорил Денис, идя дальше по коридору и увлекая за собой Паню, – где еще мальчик ходит со старым пастухом по лугу, и тот ему разъясняет, откуда какие звери взялись.

– Честно говоря, нет, не знаю…

– Ты что, в детстве совсем книжек не читал?

Паня только промычал что-то невнятное.

– Ладно, что ж… сюжет такой: мальчик с дедом-пастухом подходят сначала к козлу: тот удостоил их лишь своим ворчливым «бе-е-е» и снова уткнулся в траву. Мальчик спрашивает: «Дед, а откуда взялся козел?». Пастух ему отвечает: «А он человеком раньше был, только всех вокруг презирал, всего брезгал, да и стал таким».

Паня заглянул в вытянутое сетчатое окошко в одной из дверей: там, спиной к нему, в стерильном свете ламп сидела девушка с разметанными каштановыми волосами. Она играла на виолончели. Ее руки ловкими пауками, знающими каждый миллиметр своей паутины, скользили по струнам. Но ни одна нота не просачивалась за глухую железную дверь. Паня вспомнил свой опыт записи в музыкальной студии: звукорежиссер сидел за микшерным пультом и руководил пантомимой в комнате за стеклом. В которой обычно сидел он.

– Подошли они к стаду овец – те их поприветствовали громким блеянием: «ме-е-е! ме-е-е!». Запах стоит: весь луг загадили и всю траву общипали. Мальчик спрашивает: «А они как появились?». Пастух в ответ: «А они для себя одних только всего желали: все «мне!» да «мне!». Вот и стали такими».

В другой комнате, на полу, опершись спиной о мягкую стену, сидел какой-то парень с длинной темной челкой. Иногда он резким и мелким движением дергал головой и хлестко выстреливал в воздух тонкой рукой, словно бы отпугивая невидимых мух. Зрелище это унесло Паню во мрачный павильон зоопарка, заделанный под пещеру, где за стеклом террариума, примерно в таком же резком бездушном свете сидел хамелеон, стрелявший с ветки в сверчков своим языком.

– Идут дальше. Слышат: кукушка кукует. А пастух наперед отвечает: «А она всех сумасшедшими нарекала, только у виска и умела крутить: «ку-ку! ку-ку!» – вот и стала такой»…

Паня посмотрел в окошко последней двери перед поворотом. За ней никого не было – только его собственное отражение, растворяющееся в белых выпуклых стенах.