На кромке сна

– Ждет новых постояльцев, – сказал Денис, по-видимому, уже долго любующийся Паней.

– Так чем же кончается эта сказка? – спросил Паня так, словно не слышал собственный голос.

– Тебе, правда, интересно? Ну, мальчик с пастухом подходят к реке, оба склоняются над водой: мальчик вглядывается вглубь, думая, что ему сейчас про рыбок расскажут. Но пастух, указывая на их с мальчиком отражения, говорит: «А мы стали такими, потому что смеялись над всем этим зверьем, думая, что чем-то его лучше».

Обернувшись и словно бы резким движением сорвав с лица маску отрешенности, Паня посмотрел Денису прямо в глаза и полушепотом спросил:

– Дэн, а откуда взялся Шарвин?

Сразу за поворотом была дверь с кодовым замком, таким же, как на оставшихся позади, – только эта была шире раза в полтора и еще толще, а вместо ручки был массивный вентиль, как на бункерной.

– Фольклор чистили-чистили, а истина-то все равно осталась, – говорил Денис, медленно, как бы в такт словам, набирая код. – Ее никакими указами не вытравишь, стенгазетой не завесишь, потому что она и есть стена.

– Так в чем же истина? – спросил Паня.

– Ты сегодня в офисе говорил (много, конечно, чепухи наплел и тараторил как бешеный) что-то там про девиз эпохи, автоматизацию жизни, облака, в которых мы держим знания и разбитые порталы, которые только и останутся после нас. Помнишь? Так вот надо только добавить, что облака эти висят над нами столько же, сколько и те, пушистые, на небе, а временами, к очередному гей-параду, их разгоняют ионами очередной группы «Serebro».

Денис крутанул вентиль и потянул на себя. За дверью показался третий коридор – он представлял собой оружейный склад, служивший, кажется, целой израильской военной части.

– Я не понимаю… Хотя… Нет, подожди – кажется, понял… – с каждым словом Панин голос как-то глох и жух, будто цветок, только сейчас заметивший осень на своих лепестках. – Осознанный сон… Что ж, лучше поздно, чем никогда.

– Ты о чем вообще?

– Да это я не тебе, – Паня за эти несколько секунд успел как будто бы осунуться; глаза его выражали вековую усталость. Но вместе с тем в них вдруг проявилась какая-то чуть ироничная и понимающая доброта, найдя которую в красных от недосыпа глазах какого-нибудь охранника или парковщика, еще минуту-полторы коришь мир за социальную несправедливость.

– Паня, Шарвин – это наш предок. А его предки пользовались смартфонами.

– Да неужели?.. Правда? – Паня даже не старался изображать благоговейный ужас перед тайным знанием.

– Все это уже было, Паня!.. Причем много-много раз. Не веришь?

Стены здесь были сетчатыми, с крючками и кронштейнами, на которых в три ряда висела амуниция самого разного калибра, от охотничьих ножей до палестинских фейерверков: калаши, покоцанные, кажется, еще на заводе, глянцево-черные карабины, крючковатые UZI, похожие на стим-панк дрели и какие-то совсем уж инопланетные бластеры с кучей наворотов.

– Верю, Дэн, верю – в этом вся и проблема… – вздохнул Паня.

– Ничего, теперь, значит, и знать будешь. Что такое химера, знаешь?

– Что-то типа бзика, только в мозгах всей Земли…

– Ну, когда в Перестройку ты отвечаешь «единый» контролеру в троллейбусе, чтобы потом ты так же отвечал и в бюллетене на выборах – как бы возделывание почвы. Пань, тебе приходит на ум что-то подобное из нашего времени?

– Ммм…

– Нет, эти тоже давно были… Ладно, не буду томить – сегодня это слово «обнуление». Мемы, телевизионная мантра, мода на нулевые, плавно смещающая моду на девяностые…

– Хочешь сказать, все это – удобрение для росточков определенного сорта внутри наших черепных горшочков? Ясно, про все это НЛП я уже…

– Нет, Пань, ты не понял – только в шестидесятые, обдолбавшись окончательно, люди называли себя детьми цветов. По правде же мы – цветы детей, которые безропотно стоят что под струями керосина, что под струями мочи. А когда над нашими бутонами вознесен секатор, мы можем только колыхнуться под случайным порывом ветра. И ты даже не представляешь, сколько раз его заносили над нами… Ацтеки насчитывают не менее пяти. Слышал про их календарь?

– Только про майя и конец света в декабре двенадцатого…

– Они одним и тем же пользовались, а взяли его у ольмеков, у которых он появился еще три с половиной тысячи лет назад. Хотя никто из них особо не скрывал, что календарь им подогнали свыше – уже тогда в году у них было триста шестьдесят пять дней.

– Да, только какая разница, если он оказался липой?

– Паня, если нас всех тогда, в декабре, не смыло волной и не стряхнуло в раскаленные недра земли, это еще не значит, что ацтеки ошиблись. Чтобы увидеть конец, надо знать, откуда он идет – особенно сейчас, когда пострелушками и фаерболами вопросы решаются только в лохбабстерах, разводящих лохов на бабки. А вот тебе намекающая статистика: в две тысячи тринадцатом году потребление цифрового медиа-корма резко увеличилось – на сорок процентов. Что-то произошло тогда – что-то, что сдвинуло парадигму…

– Инстаграм, минимализм, хип-хоп?..