На кухне мисс Элизы

— Пожалуйста, сэр! Я приехала из самого Тонбриджа, чтобы увидеть свою маму.

Задвижка отскакивает.

— Сегодня не день посещений.

— Я не знала про дни посещений, — срывающимся голосом произношу я.

Мужчина вздыхает и, почесав нос, спрашивает, есть ли у меня деньги.

— Я как раз получила жалованье, сэр, — говорю я, радуясь, что захватила с собой все свое богатство, чтобы папа не снес его в пивную.

— Сколько? — спрашивает он и отворачивается. — Я ведь должен поделиться с санитарками. Чтобы они согласились привести ее, учитывая, что сегодня не день посещений.

Я хмурю брови:

— Привести ее? Я хотела посмотреть, где она живет… ее комнату.

Он смеется, точно услышал очень смешную шутку, и вытирает слезящиеся глаза грязным платком.

— Ее комнату…

— У меня есть целых пять шиллингов, — признаюсь я. — Только я должна заплатить человеку, что привез меня сюда.

— Ну, давай тогда три шиллинга.

Я киваю, только бы избавиться от этого жадюги, и просовываю в окошко деньги — большую часть своего заработка. Он сгребает монеты и захлопывает окошко. Оставшись в одиночестве, я рассматриваю дорогу и большое серое здание — закрытые окна, башня с часами, ряды чахлых тисов. И вдруг замечаю в окне на третьем этаже человека, колотящего кулаками в стекло. Через несколько секунд он исчезает. Точно как Панч в уличном кукольном представлении, когда кукловод стягивает его со сцены. Не на шутку взволнованная, я во все глаза смотрю в окно, но там больше ничего не видно, и я убеждаю себя, что у меня разыгралось воображение.

Смотритель наконец возвращается и говорит, почесывая пах:

— У миссис Джейн Кирби нету никакой дочки. Она в этом совершенно уверена.

— Я ее дочь! Клянусь! Она просто потеряла память, поэтому и попала сюда! — возмущенно восклицаю я, и тут же вспоминаю: нельзя выходить из себя, если я хочу увидеть маму или хотя бы получить назад свои три шиллинга.

— Прошу вас, сэр! Я ее единственная дочь, пришла поздравить ее с днем рождения.

— Она ничего не говорила ни про дочь, ни про день рождения, — недоверчиво произносит он.

Мне в голову приходит странная мысль. Может, они просто не хотят, чтобы я увидела маму? Я не могу понять, зачем им это нужно, но тихий голос коварно нашептывает на ухо: «Они прячут ее от тебя. Они не позволят тебе увидеть ее даже за три шиллинга».

— Четыре шиллинга, — совсем отчаявшись, говорю я.

Мужчина качает головой.

— Дело не во мне, девонька. Ее должны подготовить. Я им скажу, что к миссис Джейн Кирби придет посетительница.

Он отдает мне монеты, горячие и скользкие, и шаркающей походкой возвращается в сторожку.

«О господи! — думаю я. — Отказался от четырех шиллингов… Что они с ней сделали?» В желудке все переворачивается, под мышками выступает холодный пот. Я стучу в окошко. Оно открывается, из него выглядывает раздраженное лицо.

— Скажите, будьте добры, когда у вас день посещений, сэр? — спрашиваю я.

— В субботу, через две недели, — отвечает смотритель и добавляет, что небольшая мзда для санитарок будет не лишней. — Передать, что ты готова их отблагодарить?

— Да, и для вас тоже найдется несколько монет, сэр.

Я просовываю в окошко пенни и задумываюсь, что неплохо бы угостить его куском сливового сыра. Если бы я могла позволить себе купить кулечек лиссабонского сахара и собрать вдоволь хвороста, чтобы поддерживать хороший огонь! До встречи с мельником остается час. Я решаю пока насобирать хвороста.

Я оборачиваюсь и бросаю последний взгляд на лечебницу, сурово взирающую на меня пустыми глазницами окон. Над дымовыми трубами кружат, хлопая крыльями, черные птицы. А в маленьком зарешеченном окошке под часами виднеется чье-то лицо. Может, это мама? Я на всякий случай машу рукой и улыбаюсь. А потом моргаю, и лица уже нет.

Глава 25 Элиза Варево в чайнике

Через полчаса, ведомая подробными указаниями миссис Торп, я подхожу к описанному ею пабу. Пивную можно узнать издалека по характерным звукам: разноголосый гомон, кашель, громкие голоса. Разношерстные группки матросов, поденщиков и просто бездельников сидят на земле, пьют пиво из оловянных и глиняных кружек, посасывают маленькие черные трубки. Они с деланым почтением снимают головные уборы. Один смачно плюется, другой громко выкрикивает самое грубое и неприличное ругательство, какое только можно вообразить. Я ускоряю шаг. Вдруг что-то больно ударяет мне в спину. Маленькое, твердое, круглое. Яблоко? Камень? Путаясь в юбках, я спешу завернуть за угол, подгоняемая грубым хохотом пьянчуг. Я злюсь на свою скупость, заставившую меня идти пешком. Надо было нанять экипаж.

Впереди виднеется купа вязов, а перед ней — глиняная лачуга, не превышающая размером буфетную в Бордайк-хаусе. Это не может быть домом Энн. Хотя я видела немало таких лачуг из окон экипажа, в голове не укладывается, что здесь может жить девушка, к которой я испытываю столь теплые чувства. Мне представлялся скромный домик, с цыплятами, копошащимися в маленьком, но ухоженном огородике, какая-нибудь коза, жующая травку, по меньшей мере приличное окно.