На линии огня

– Да у вас шарики за ролики закатились!

– Какие шарики? – спрашивает Вивиан.

– Такие… В голове которые… Не важно. О дьявольщина! Случись что, отвечать-то мне.

– Скажешь, что не нашел нас, – предлагает Чим. – Или что, как ни бился, не смог заставить уехать.

Испанец уныло поднимается на ноги.

– Ладно, – говорит он, видя, что делать нечего. – Пойду поищу местечко потише, где бы можно было переночевать. А вы, ради бога, сидите тут. И не вздумайте лезть на высоту.

– Будь покоен.

Когда он исчезает за соснами, со склона торопливо спускаются два санитара с носилками, на которых лежит раненый. В этот миг вблизи рвется снаряд. Осыпая их комьями земли и осколками. Оба падают ничком вместе с носилками, но, когда рассеивается пыль, поднимается только один. Чим глядит на это жадными глазами охотника, вдруг вылезает из кювета и направляется к ним, на ходу готовя камеру. После секундного замешательства Вивиан, словно взметенная какой-то силой, даже не успев сообразить, что делает, вскакивает и бежит следом.

Санитар, который остался невредимым, но явно оглушен, пытается оттащить носилки, меж тем как его напарник лежит неподвижно. Вивиан склоняется над ним – крупный осколок пробил ему дыру у основания черепа. Тут уж ничем не помочь, думает она, зачарованно глядя на еще дымящееся отверстие, откуда уже не течет кровь. Раненый, наполовину сползший с носилок, стонет и ворочается на земле, пока очнувшаяся наконец Вивиан втаскивает его на них и хватается за свободные рукояти, поднимает носилки и слышит рядом, как щелкает фотоаппарат Чима. И вдвоем с санитаром они тащат носилки к соснам.

Потом она возвращается к кювету, где фотограф перематывает пленку, и Табб встречает коллегу радушной улыбкой:

– Ты удостоилась фотографии. С подписью: «Наш собственный корреспондент на передовой оказывает помощь раненому республиканцу». И наши изящные редакторши умрут от зависти, когда на коктейль-пати увидят твое изображение между рекламой «Пальмолива» и товаров фирмы «Элизабет Арден».

– Ты что – идиот? Я и не думала об этом.

– Знаю, знаю… Если бы подумала, не полезла бы. Но все равно вышло замечательно: барышня из Коннектикута в Испании тащит носилки под огнем франкистов… Хотя Чим остался недоволен.

Американка переводит глаза на Чима:

– Почему?

– В кадр влезла, – отвечает тот хмуро.

– Ты шутишь?

– Говорит, ты испортила ему снимок, – смеется Табб. – Вернулся злой, бурчал что-то про баб, играющих в войну.

– Он так и сказал?

– Именно так.

Вивиан тычет кулачком фотографа в плечо, а тот с ворчанием поворачивается к Таббу:

– Стукач ты поганый.

– Да, я люблю интриги, – отвечает тот хладнокровно.

– Мне очень жаль, Чим. – Вивиан достает блокнот и что-то записывает туда.

– Да ладно.

– Взгляни на это с другой точки зрения, – философически произносит Табб. – «Харперс» отвалит тебе за снимок кучу денег. И разве это не забавно? Ты корячился там на вершине, чтобы нащелкать хороших фотографий, а твои мытарства окупит изображение Вивиан с носилками.

Сама же Вивиан держит карандаш над листком блокнота. И думает про убитого санитара с дымящейся дырой в затылке. У этого парня есть имя, семья, друзья. А она даже не успела увидеть его лицо.

Почти на самом гребне высоты арагонские фалангисты ведут бой с засевшими наверху интербригадовцами. В обе стороны, как камни, летят гранаты, оставляя за собой вереницу вспышек и грохот разрывов, – гранаты «лаффит» дают звук глуховатый, польские и русские лимонки – металлически четкий, германские – гулкий, итальянские – высокий и резкий. Пахнет обожженными ветками кустарника, порохом, взрывчаткой и людьми, которые убивают друг друга.

Сатуриано Бескос в каске на перевязанной голове наступает вместе со своими товарищами, выставив винтовку со штыком, проворно, как и подобает бывшему пастуху, прыгает с камня на камень, прячась всякий раз, как рядом разрывается граната, останавливаясь на миг, чтобы швырнуть в ответ свою. Рядом, припадая к земле при виде того, как прочерчивает воздух очередная граната, бежит Себастьян Маньас.

– Берегись, Сату, вон еще одна летит! Берегись!

Пу-ум-ба. Пу-ум-ба. Гранаты сыплются градом. Кошмар нескончаем, и повсюду подскакивают, прыгают мячиками железо, алюминий, жесть, свинец, бакелит. Вокруг двоих фалангистов суетятся и кричат еще несколько человек, сознавая, что забрались слишком высоко и, если теперь отступят, будут скошены пулеметами в спину. Сквозь грохот разрывов пробивается голос лейтенанта Саральона, который в начале атаки приказал для устрашения красных петь «Лицом к солнцу», хотя тотчас поднялась такая стрельба, что дальше слов «и опять засмеется весна» никто не продвинулся. Но кто-то развернул черно-красное знамя центурии – а когда этот кто-то упал, древко подхватили другие, – и в дыму Бескос видит, как полотнище движется, колышется, развевается, то вдруг резко поникает, то снова возносится.

– Отчаянные ребята, – почти беззвучно произносит Маньас, который тоже смотрит на них.