На линии огня

Они попали к беленькой. От нее пахнет хлороформом. Молодая, пышнотелая, кареглазая, здесь и сейчас она сойдет за писаную красавицу. При ее приближении оба фалангиста теряют дар речи, а опомнившись, обращаются к ней на «вы». Маньас, покуда сестричка дезинфицирует ему рану, подтверждая, что кость не задета и вены не повреждены, вводит ему противостолбнячную сыворотку и накладывает свежую повязку, лукаво подмигивает Бескосу как сообщнику. Потом приходит и его черед.

– Пошевелить рукой можешь? А шеей?

– Могу, сеньора.

– Больно, когда двигаешь?

– Нет, сеньора.

– А почему голова перевязана?

– Да это так… пустяки. Вчера камнем ударило.

– Твой товарищ должен остаться здесь. А ты можешь отправляться в свою часть, – она вкладывает ему в ладонь пакетик с двумя таблетками верамона. – Одну прими сейчас, вторую – когда заболит.

– Я думал, что еще побуду здесь.

– По-хорошему, тебя бы тоже следовало оставить здесь, как твоего дружка. Но есть приказ – легкораненых как можно скорее возвращать в строй.

Бескос не спорит. Он смотрит на Маньаса, а потом на женщину:

– Извиняюсь, сеньора… Не обидитесь, если спрошу…

– Не обижусь.

– Как вас зовут?

Сестра улыбается чуть заметно. Улыбается устало и понимающе.

– Мария дель Саграрио.

Покрасневший от стеснения фалангист спрашивает, путаясь в словах от неловкости:

– Вы, случаем, не монахиня?

Улыбка на губах сестры обозначается яснее:

– Пока что нет.

Бескос облегченно вздыхает. Маньас, который сидит на земле, вытянув раненую ногу, с интересом слушает этот разговор.

– Что ж, спасибо, донья Мария дель Саграрио, – говорит Бескос.

– Счастливо тебе, солдат.

Она уходит. Маньас показывает на нее зажатой в пальцах сигаретой:

– Она на тебя запала, Сату. Как та, в Сарагосе.

– Шлюха?

– Ну да. Поглядывала на тебя чаще, чем на всех остальных.

Бескос улыбается от воспоминания. Это было уже довольно давно, а кажется – что целую вечность назад. В пять песет обошлась ему его первая женщина, первая и пока что единственная. Ему, Маньасу и еще четверым из их отделения: шесть парней, каждый лет по двадцать или около того, выстроились в коридорчике, ожидая своей очереди. Девственником погибать не желаю, сказал капрал Авельянас, самый из всех бойкий, когда они шумно и пьяно проходили мимо заведения под вывеской «Пена Негра». В тот вечер всего за час и при посредстве одной на всех профессионалки отделение решило этот вопрос.

Он снова закидывает винтовку за плечо, подбирает с земли свою каску.

– Ну я пошел, Себас. Передам от тебя привет нашим.

– Надеюсь, все останетесь целы-невредимы.

– И я надеюсь… Слушай, мне жалко тебя оставлять.

– Самому жалко, что уходишь.

– Береги себя, и дай тебе бог удачи.

– И тебе.

Они обнимаются, не пытаясь скрыть волнение. И Бескос возвращается в расположение роты. По дороге замечает, что стрельба наверху стихла и что там под легким предвечерним ветерком колышется красно-черное знамя. Спускаются санитары с носилками и еще пятеро под конвоем фалангистов. У пленных изможденный вид, всклокоченные волосы забиты пылью и пороховой копотью. Двое – белокурые, но и остальные кажутся иностранцами, и командующий конвоем капрал Уррас, у которого Бескос просит огоньку раскурить погасшую сигарету, подтверждает:

– Интербригадовцы. Там, наверху, валяется много дохлых, а этих мы взяли живыми.

– Откуда они?

– Знаешь, понятия не имею. Один вроде бы говорит на языке гринго, а остальные – на каких-то диковинных наречиях. Вот ведь молодцы, а? Приехали сюда нас убивать и слова по-нашему сказать не могут.

– Ну эти просто не успели еще выучить, – говорит конвойный.

Бескос с любопытством рассматривает хмурые лица пленных. Ему случалось драться с ними – по крайней мере, начальство говорило, – но вот так, вблизи и вживую, он видит их в первый раз.

– Вы их, что ли, ведете…

Вопрос повисает в воздухе. Капрал безразлично пожимает плечами:

– Не наше дело. Саральон распорядился отконвоировать в штаб бандеры.

– Так он живой?

– Живой-живой… Мы были уверены, что он прикажет кончить прямо там, на хребте – еще и потому, что мы там обнаружили трупы шестерых наших.

– Шестерых?

– Пять рядовых и сержант Сьерсо… По всему видать, интербригадовцы, когда взяли хребет, расстреляли их.

– Вот же паскудство какое…

– Так вот, говорю, мы ждали, что он прикажет кончать всех на месте, но на этот раз он повел себя иначе, чем всегда. Пристрелил только раненых, которые не могли идти сами, а этих, сказал, сведите вниз, пусть их допросит тот, кто говорит по-ихнему.

– Так если это интербригадовцы, какая разница – там или тут?..

– Да небольшая, конечно. Несколько лишних часов проживут. И они это знают – видишь, какие у них лица.

– Знают, – соглашается Бескос.

– Разумеется, знают. А если нет – раньше надо было думать, перед тем как вломиться к нам, убивать испанцев, курить наш табак и бесчестить наших женщин… Интересно бы знать, кто их подрядил стоять со свечкой на наших похоронах.

Капрал, щуря глаза от сигаретного дыма, оборачивается к пленным. Потом беззлобно толкает одного прикладом:

– Шагай, твари. Шевели копытами.

И печальная процессия продолжает свой путь в тыл.