На линии огня

Пато высвобождается почти резко. К черту это дурацкое мужское покровительство, думает она. Несмотря на всю очевидность, несмотря на гибель Висенты-Валенсианки, разорванной на куски бомбой, несмотря на ее кровь, оставшуюся у Пато на одежде и под ногтями, даже лучшие представители племени мужчин по-прежнему ничего не понимают.

– Ты не сделаешь это, товарищ капитан.

– Это почему же?

Пато внезапно ощущает, что сейчас надо быть жестокой. Да, именно жестокой.

– Не в той ты сейчас кондиции. В штабе только и ждут, чтобы ты споткнулся на чем-нибудь.

Баскуньяна впивается в нее пристальным взглядом. Пато никогда прежде не видела, чтобы он смотрел так – с суровым и горьким превосходством.

– А ты знаешь, что с тобой сделают мавры, если попадешься?

– То же самое, что с твоим связным.

– Нет… Не вполне то же самое.

Вивиан Шерман сидит на земле, привалившись спиной к дереву: она обессилена долгим бегом и измучена нескончаемым напряжением. На коленях у нее – камера и кассеты Чима Лангера. Рядом пристроился Фил Табб. Он нашел ее здесь, когда узнал о несчастье и бросился на поиски. Вивиан, еще не отойдя от шока, путано, как припоминают кошмарный сон, рассказала ему о гибели фотографа, и оба они после этого погрузились в долгое горестное молчание. Они сидят плечо в плечо: она пытается закурить, но руки дрожат так, что не поднести пламя спички к сигарете. Табб подносит ей свою зажигалку.

– Я-то думала, что это будет очередное приключение, – бормочет Вивиан, выдыхая дым.

Англичанин серьезно смотрит на нее и наконец произносит:

– А оказалось – жизнь.

Вивиан медленно кивает. Проводит пальцами по рубашке и брюкам, задубелым от бурой засохшей крови.

– Теперь я знаю, что имел в виду этот польский романист, – снова кивает она. – Теперь понимаю по-настоящему.

Табб, чуть откинувшись назад, приподнимает рукав пиджака, смотрит на часы. Потом с опаской оглядывается на сосновую рощу у них за спиной.

– Нам тут рассиживаться не стоит.

Он произносит это ровным тоном, как нечто вполне очевидное. Поднимается, отряхиваясь. Но Вивиан сидит как сидела, с сигаретой во рту. Она все еще оглушена случившимся.

– Чим, – говорит она.

Табб молча смотрит на нее. Он стоит над ней, заложив руку в брючный карман, и так спокоен, словно прогуливается по Флит-стрит.

– Скоро добавится один призрак к тем, что мы уже носим в чемоданах. Чим станет одним из них. А есть и похуже.

– Не понимаю, как ты можешь говорить так спокойно и холодно. Ведь Чим был твоим другом.

– Конечно был. Но он знал правила.

Подумав немного, Табб снова присаживается:

– Прошлой зимой в Теруэле я видел девочку лет двенадцати – вся ее семья погибла при обстреле, а она перешла линию фронта и десять километров под снегом несла на спине трехлетнего брата… Когда мы ее обнаружили, мальчик уже умер – замерз. Но она все несла его, пытаясь дойти.

Он замолкает на миг, уставившись в никуда, и ерзает, как будто не может найти удобное положение.

– И знаешь ли, что мне никак забыть? Заледенелые слезы на щеках мертвого ребенка.

Он переводит взгляд на засохшую кровь, покрывающую одежду Вивиан. Потом протягивает руку и ногтем осторожно пытается отскрести эту корку.

– Чим жил в свое удовольствие и умер как хотел.

– Мы не всегда с ним ладили, – скорбно признается она.

Англичанин улыбается:

– Знаю. Такой уж он был человек…

– Однако видеть, как его убивают у тебя на глазах…

– Его – как и многих других.

– Но ведь он не был солдатом, Фил. – Вивиан показывает на фотокамеру. – Он всего лишь снимал войну… Это похоже на убийство.

Табб, словно услышав фальшивую ноту в знакомой мелодии, поднимает руку:

– Это не убийство. Да, он погиб. Погиб на работе. Это несчастный случай на производстве, только и всего.

Он замолкает и в задумчивости снова аккуратно счищает засохшую кровь с ее одежды.

– Мы иногда забываем, какое это преступное и грязное дело – война.

– Да, наверно… Но уж больно высока цена.

Табб молча размышляет над ее словами. Потом снова глядит на часы, поднимается:

– В отличие от всех этих несчастных, нас никто не заставляет быть здесь. Разве не так? В кармане у нас паспорт и билет на поезд или пароход… Когда устаем, нас ждет горячий душ и бокал вина в «Метрополе» или «Флориде».

– И проститутки, если дело касается Чима, – грустно улыбается Вивиан.

– Да, и они тоже.

Опираясь на протянутую руку, она встает. Табб вздыхает, качает головой:

– Он был из тех, кто не умеет стареть.

Они направляются из сосняка в сторону штаба бригады. По пути встречают солдат: одни – среди них много раненых – бредут неведомо куда, другие идут строем и знают, что делают. Взвод голых до пояса саперов – тела лоснятся от пота – роет траншею между сосняком и берегом, благо имеется невысокий взгорок над неглубокой лощиной. В городке, оставшемся слева, солнце пронизывает красным два столба дыма; долетают выстрелы и разрывы.

Водитель Педро ждет их у ограды Аринеры, коротая время в разговорах с солдатами. Заметив журналистов, он вздыхает с облегчением, но при виде крови на одежде Вивиан в запавших, беспокойных глазах мелькает испуг.

– Надеюсь, это не твоя?

– Не моя.