На линии огня

Он обращается не к сержанту, а к тем шестерым, как будто его судьба зависит от них и от винтовок у них за плечами. Горгель от неловкости отводит глаза. За последние восемь дней он побывал на самом краю, огрубел душой, а кроме того, знает, что выбора у него нет, однако мольбы этого бедолаги все же трогают его. И вызывают жгучий стыд. Чтобы справиться с этими тягостными чувствами, он смотрит на Селимана, чье изжелта-смуглое лицо бесстрастно и непроницаемо. Красные сволочи в бога не веруют, со вздохом вспоминает Горгель. Ах, если б и для него все было так просто.

Сержант отдает приказ, и солдаты выстраиваются в семи шагах, берут маузеры на изготовку. Он подходит к приговоренным, предлагает закурить. Испанец отказывается, интербригадовец берет сигарету обеими связанными руками, вытягивает шею, чтобы сержант дал ему огня. Курит на удивление спокойно. Немец, наверно, думает Горгель, или австрияк. Интересно, каким ветром занесло его в Испанию, где он будет сейчас убит как собака.

– Спиной повернитесь, – говорит сержант.

Пленные повинуются. Чужестранец продолжает курить, ни на йоту не потеряв самообладания, меж тем как испанец пошатывается и оседает на землю. Горгель не видит его лица, но спина содрогается от рыданий.

– Снять с предохранителя, – отмахиваясь от мух, приказывает сержант. – Целься. Вы трое – в этого, а вы – в этого.

Он сурово и недоверчиво оглядывает расстрельную команду, а особенно Горгеля, и словно говорит: «Я за тобой наблюдаю, попробуй только промазать». Тот вжимает приклад в плечо, кладет палец на спусковой крючок. И старается не показывать, как сильно его мутит. Счастье еще, что выпало стрелять в чужака.

– Огонь!

Выстрелы звучат почти слитно, но не сразу, а словно бы после краткого раздумья. Пули выбивают облачка пыли из спин обоих пленных, и те падают ничком друг на друга: испанец – на интербригадовца. В тот же миг рубашки у обоих набухают кровью, льющейся из пулевых отверстий: три у одного, два – у другого.

Сержант смотрит на солдат бешеными глазами, безмолвно спрашивая, кто промазал. Потом достает пистолет, подходит к упавшим, добивает каждого выстрелом в упор, а потом, пряча оружие в кобуру, делает шаг к дымящемуся окурку, упавшему на сухую траву, наступает на него подошвой.

– Там кто-то есть, – шепчет Роза Гомес.

– Кто?

– Не знаю… Но что-то мелькнуло.

Роза проворна и легка в движениях. Остановившись под защитой кустарника, она медленно наклоняется, пока не опускается на колени. Снимает карабин с предохранителя и всматривается вперед: по напряженному встревоженному лицу из-под пилотки струится пот. Ящик с катушкой за спиной и выпачканный землей синий комбинезон придают ей сходство с каким-то странным горбатым животным, которое пытается слиться с пейзажем вокруг.

– Надеюсь, это наши, – вполголоса говорит Пато Монсон.

– Я тоже.

Пато усаживается рядом с ней, закинув за спину ранец с инструментами и полевой телефон на длинных лямках. Она тоже сняла оружие с предохранителя. Чтобы облегчить кладь, обе заменили тяжелые маузеровские винтовки карабинами «бергман-дестройер», которые взяли в кузове грузовика у Аринеры. Запаслись и патронами, набив ими карманы.

– Рамбла должна быть где-то здесь, – подводит Пато итог своих наблюдений.

– Уверена?

– Не вполне, но вроде бы узнаю местность, – она показывает на телефонный кабель, вдоль которого они шли. – Я вчера проходила здесь.

Она замолкает, и лицо ее отуманивается печалью.

– Вон там, чуть подальше, убили Валенсианку.

Связистки переглядываются в нерешительности. Не слышно ни выстрелов, ни взрывов, но если существует тишина, вселяющая тревогу, то сейчас стоит именно такая. Даже почти припав к земле, в рассеянном красноватом свете зари девушки видят в километре отсюда высоту Пепе, а слева и ближе – домики на северной окраине Кастельетса, откуда, наискось пересекая небосклон, поднимаются два параллельных друг другу столба дыма. А впереди, метрах в пятистах, полускрытое орешником, на пологом взгорье – кладбище.

– Надо идти, – говорит Пато.

– Да.

Держа карабины наготове и пригнувшись, они разделяются и медленно идут вперед. Стараются, чтобы под ногой не хрустнула сухая ветка. Пато чувствует, как взмокли ее ладони, сжимающие оружие, – и не от жары, хотя припекает сильно. На этот раз она первая что-то углядела между деревьев впереди и совсем недалеко. Кричаще яркие краски. Останавливается, всматривается повнимательней и улыбается. Лиловая полоса.

– Это наше знамя.

В тот же миг слышится лязг затвора и голос: «Стой, кто идет?» Обе они бросаются наземь, и Пато выкрикивает пароль:

– Папа римский – сволочь.

– Проходи.