На линии огня

Гамбо Лагуна чувствует, что одежда на нем вымокла – и не от ночной росы. Поднимает руку, вытирая пот, заливающий глаза. Он ждет, что в следующую секунду темнота разлетится мириадами искр, в небо взовьется ракета и пулеметные очереди скосят его людей, прежде чем те окажутся в безопасности. Симон Серигот ведет головной взвод, комиссар Рамиро Гарсия и лейтенант Ортуньо – в середине колонны, а он, Гамбо, замыкает. С пятью бойцами он держал хребет до последней возможности, потом обнял санитара, оставшегося при раненых, – храброго арагонского паренька Флоренсио Асона – и вот сейчас торопится, догоняя батальон. Замысел в том, чтобы пройти по бутылочному горлышку между Рамблой, которая уже в руках франкистов, и городком, который тоже у них. Двигаться к реке, прежде чем – а это, как все знают, рано или поздно случится – их обнаружат и откроют по ним перекрестный огонь.

– Если не доберусь до наших, навести мою жену, как сможешь, – сказал ему перед выходом Серигот. – Вот, письмо передашь. Адрес на конверте.

– Не дури, товарищ. Сам отдашь.

– Возьми письмо, говорят тебе.

Приглушенный звук, – должно быть, кто-то споткнулся. Передовые резко останавливаются, и Гамбо натыкается на ствол винтовки. Острая боль раздирает скулу, и, ощупав ее, он чувствует теплую влагу – кровь капает на подбородок. Ага, с досадой вспоминает он, солдаты называют это «мушка прилетела»: такое случается, обычно когда в темноте натыкаешься на винтовку за плечом впереди идущего. Кое-кто и окривел от этого.

Ночь по-прежнему безмолвна. На горизонте последний отсвет луны гасит блеск звезд. Кастельетс, остающийся справа, даже во тьме угадывается по четкой геометрии своих построек. Гамбо отрывает клочок бумаги от листка в блокноте, приклеивает к ссадине, чтобы остановить кровь. Потом глядит на небо, проверяя местоположение Полярной звезды, – идти надо так, чтобы она все время оставалась слева, на девять часов.

Майор, почувствовав жжение, скребет под мышкой, где зашевелилась вошка. Потом смотрит по сторонам. О чем в такие минуты думает человек? Кого вспоминает, кого забывает, кого любит? Исчерпывающего ответа не дать, потому что инстинкты – а они куда могущественней мысли – сосредоточены на том, чтобы выжить. И потому командир батальона Островского не думает ни о чем, что не имеет отношения к выживанию здесь и сейчас: быть начеку, молчать, следить, куда ставишь ногу, чутко ловить любой подозрительный шорох, до рези в глазах, до ломоты в веках вглядываться во тьму.

Сердце начинает колотиться еще сильней, когда где-то очень далеко – похоже, над рекой – ракета взмывает в небо и потом медленно опускается, выхватывая из тьмы крыши ближайших домов, и благодаря этому слабому свечению можно определить, что до них метров двести, и увидеть длинную вереницу пригнувшихся, замерших людей. В считаные минуты, понимает Гамбо, франкистский часовой заметит их, однако, пока это не произошло, каждый шаг приближает их к спасению. А когда начнется, останется одно – нестись во весь дух, подставляя себя под огонь. Понимая, что доживает последние мгновения, майор достает из кобуры тяжелый длинноствольный «льяма-эстра», большим пальцем нащупывает опущенный флажок предохранителя и держит пистолет в руке, пока ракета не гаснет и темная гусеница не возобновляет движение.

Несмотря на гнетущее напряжение и полную неопределенность, у Гамбо легко на душе – как давно уже не было. Впервые с того дня, как он принял батальон, его не обременяет ответственность за своих людей. В этот миг, шагая в темноте к реке и навстречу врагу, ставшему между ним и свободой, он – просто один из них. Последние распоряжения отданы на закате, других не будет. И звучали они так: «всем, кто сможет, – прорваться к реке, перебраться на другой берег и продолжать борьбу». И теперь каждый сам отвечает за себя, потому что, когда начнется бой, никто уже ничего контролировать не будет. И пойдет этот бой в темноте, и каждый будет драться как может, как умеет, действуя на свой страх и риск – а уж того и другого будет в достатке, – пытаясь вырваться из кольца. Стараясь добраться до реки.

Гамбо чувствует, как вспотела рука, сжимающая пистолет. Он перекладывает его в левую, чтобы вытереть правую о рубаху, и в этот миг ожидаемое происходит: впереди, не очень далеко, гремит выстрел, а следом – глуховатый разрыв гранаты. Потом, ослепляя, в небо взвивается ракета и освещает кустарник, взгорки и низины, и замершая было черная гусеница вдруг оживает, рассеивается во все стороны во тьме, разрываемой вспышками, взрывами, лиловатыми или белыми трассами жужжащего свинца, которые высекают искры из камней, срезают ветки, скрещиваются и пересекаются, словно стежки исполинской швейной машинки.