На маленькой планете

Он долго ходил по жарким тротуарам и мостовым, дышавшим раскаленным, прогорклым от дыма воздухом, останавливался возле бочек с квасом, пил кружку за кружкой жиденький холодный квас, и все глядел, глядел на небо, на медленно плывущие облака, сияющие своими белыми, рыхлыми боками, и думал, что хорошо бы окунуться в их прохладу, освежить изнывающее от жары тело.

Сколько Зубков ни бродил по городу, а пришел все-таки, как было всегда, в парк Горького и присел на скамейку возле пруда, в котором плавали лебеди, утки и на маленьком острове которого, притаившись в кустах, дико вскрикивал павлин.

Он долго смотрел на воду и почувствовал, что засыпает, откинулся на спинку, закрыл глаза, приятно ощущая, как забывается, уплывает, словно в тумане, весь сегодняшний день, и в это время, когда ему было так хорошо, так приятно кружилась голова, а в ней возникали цельные, неожиданно глубокие мысли о вечности, о том, что вот точно такие же облака плыли еще при Иване Грозном и еще раньше, при Владимире Солнышке, и точно вот так же люди глядели на них, на воду, и их одолевали, возможно, такие же мысли, которые они не могли понять, но, видимо, действовавшие точно так же вот завораживающе, — в это самое время он услышал: рядом села Лена.

Она запарилась, на лбу и на щеках появился нездоровый румянец. Лена деланно глубоко дышала, поднимая и без того высокую грудь, ощущая, как в ней самой медленно созревала злость на мужа, на его глупую выходку, который так бестолково ведет себя в последнее время. Он, полуприкрыв глаза, скосился на жену и замер, будто не замечая ее, а она увидела эту хитрость мужа, досадуя все больше и больше.

— Боря, ты чего? Ты же сбежал от меня. Как трус! Люди вокруг, а он пригнулся и — бежит!

— Я не бежал, — соврал он, собираясь встать, чтобы стоя высказать ей все. Но в голове у него, как назло, не было ни одной подходящей мысли, и он понял, что лучше надо подождать, а потом уж…

— Не ври! — презрительно выкрикнула она. — Какой ты человек, вечно стараешься врать…

— Я — врать?! — Зубков вскочил, но жена потянула его за рукав, и он послушно сел. — Сама ты врешь, Ленка-а.

— Ты где же спал?

— Не твоего ума дело. Не спрашивай, все равно не скажу.

— А готовиться в институт кто за тебя будет? Может быть, тетя Поля?

— Не твоего ума дело. Как-нибудь… — Зубков резко встал и сразу понял, что она его удерживать не будет. Он направился по аллее, торопясь и не торопясь, желая и не желая, чтобы она его окликнула, и чувствовал затылком, как на него презрительно глядит Лена, и Борис неожиданно возвращается, и, не глядя ей в глаза, бормочет что-то срывающимся голосом в свое оправдание, чувствуя перед ней полное свое ничтожество.

— Садись, — тихо говорит Лена, испытующе глядя на него и не понимая, что с ним происходит.

— Хорошо. Но ты… ты не права, Лена. Ты это поймешь потом, — многозначительно произносит он и садится, а жена пристально глядит на мужа, потом на пруд, вслушиваясь в тревожный, странный крик павлина, такой неожиданный здесь, в тишине, и, так ничего не поняв, поднимает глаза на деревья, небо и ничего необычного не видит, все было как было, как будет еще долго, всю ее жизнь, и от этого она утверждается в своей правоте. Она думала только об одном: он меня хочет обмануть, но меня не обманешь. И никаких больше мыслей ей в голову не приходило.

Он смотрел на жену и думал, что прошло полтора года, как они поженились, но что-то совсем теперь не узнает ее, хотя вроде ничего не изменилось, и она все та же, и все у них то же самое. Полтора года назад он пришел из армии поступать в институт и не поступил, на приемных экзаменах познакомился с Леной, и они вскоре поженились. Все было хорошо, он работал, она училась, и только этой весной Борис стал думать о том, что хорошо бы уехать куда-нибудь. Вначале — в дальнее плавание матросом на торговом судне… И представлял океан, моря, далекие тропики, жаркие страны Африки и Австралию и чужих, непонятных людей. По ночам видел себя на палубе огромного парохода, а вокруг ослепительно синее море, и ветер, и волны… Потом они с Леной стали ссориться все чаще и чаще, и ему перестали сниться огромные лайнеры, ему просто захотелось уехать подальше. Уехать куда-нибудь. Хотя бы в тайгу. И только на время он забывался. Но как только возобновлялись ссоры, ему не давала покоя мысль: «Хорошо бы уехать из Москвы». К себе в Подмосковье ему тоже не хотелось, хотелось уехать подальше…

— Ты пожалеешь, Ленок, — горько сказал он. — Так продолжаться долго не может.

— Как так? Борис, Борис, эх ты! Жили хорошо, а ты вот стал завихривать.

— Я стал завихривать?! — Ни с того ни с сего он вскочил как ужаленный. — Я завихривать? Ну, знаешь! Говори, да не заговаривайся. Это ты стала завихривать, а не я.

— Ты не шипи, — тихо сказала она и потянула его за рукав.

— Ну, знаешь, после твоего этого!.. Ну, знаешь…

— После чего?

— Всего-о! — Борис постоял с минуту, потом мстительно сплюнул, повернулся и быстро заспешил прочь, чувствуя себя необыкновенно униженным и оскорбленным.

III