На милость дня. Былинки

В неуемном рабочем порыве

Бьются грабли о землю крылом,
Перед ним придорожная ива
Наклонилась в поклоне земном.

И ни вздоха, ни жалобы горькой,

Только пот на рубахе рябой.
…Мне на двух в жизни сделать бы столько,
 Сколько сделает он на одной.

Анатолий Ковалев

Баллада о справке

По непраздничным дням он встает спозаранку и, приладив протез, еще годный вполне, отправляется в путь, чтобы вымолить справку об увечьях своих, что обрел на войне. Молчаливо сидит, ожидая приема, в коридорах различных казенных контор, а потом опять ковыляет до дома, словно раненный вражеским залпом в упор. А потом ему долго-предолго не спится: вспоминаются цифры каких-то статей, неулыбчиво-строгие, хмурые лица и бездушные лица чиновных людей… Ведь понятно же все даже с первого взгляда: человек без ноги, да и шрамы видны, награжден орденами – чего ж еще надо, чтоб законно признать инвалидом войны? И, однако же, нет: «Предъяви документы. Подтверди достоверность полученных ран…» Терпелив пациент, но бывают моменты – разражается гневом солдат-ветеран: «Ну а этот протез или эти вот шрамы, разве это не довод для чуткой души? Да и можно ль представить, что мы, ветераны, ради личного блага способны ко лжи? Разве думали мы, коль останемся живы, что когда-то наступит такая беда? На войне ведь сгорели не только архивы, но и сами хранившие их города. Защищая родное свое государство, разве ведали мы в сорок пятом году, что придется просить о деньгах на лекарства, чтоб хоть что-то осталось еще на еду? Признаю: виноват – совершил я промашку… Госпитальная запись была мне дана, но пропала казенная эта бумажка, что не редкость в суровые те времена. Ведь известно же всем, что в военные годы, как немалое время и после войны, нашей главной заботой были не льготы, а работа во имя спасенья страны…»… Но чиновники глухи к таким аргументам, продолжают, как прежде, беседу вести: «Повторяем: для справки нужны документы, Вот инструкция, это вот номер статьи…» И не важно им то, что вздыхает он горько и смятенно качает поникшим челом, озабоченный мыслью: «Сдержаться бы только, не явить ненароком душевный надлом. Помахать кулаками хватило б отваги, но ведь снова придется сей дом навещать…» А всего и нужны-то: листочек бумаги, да чиновная подпись, да рядом печать. Не трагедия вроде бы: справку не дали, но, однако же, сколько добавилось бед тем, чьи жизни зависят от некой детали, запропавшей в безвестности прожитых лет (Василий Костомыгин).

* * *

Мы даже не замечаем, что происходит с языком. Блатной жаргон прочно вошел в быт, даже депутаты Госдумы не стесняются с трибуны употреблять слова типа «опущенный», «крышевать», президент страны призывает «мочить в сортире»; появляются неологизмы типа «нерукопожатный», «пиарить»; о простом люде и говорить нечего. Русский язык беднеет на глазах, превращаясь в нечленораздельные восклицания Эллочки Людоедки из романа «12 стульев» И. Ильфа и Е.Петрова: «Хо-хо! Знаменито. Мрак. Жуть. Не учите меня жить. Кр-р-расота! У вас вся спина белая», – «всего 30 слов, фраз и междометий, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка».

Почти исчез русский эпистолярный жанр, когда письма становились произведениями искусства; электронная почта заменила его короткими рваными фразами, без знаков препинания и правил грамматики. Об SMS-ках и говорить нечего…

От техники невольно мы зависим.
Следы любви? Какие пустяки!
Но умер век прекрасных длинных писем,
Остались телефонные звонки.

Лев Куклин, СПб.

А теперь прочтите зарисовку и ее перевод, а потом вслушайтесь, как мы разговариваем,

Теофиль Готье, знаменитый путешественник (1811–1872), значительное время провел в России, описывая все, что ему удалось увидеть, Свои заметки он отправлял на родину, во Францию, в виде писем, которые затем публиковались в печати, Отрывок из одного такого письма приводится далее: