На Мировой войне, в Добровольческой армии и эмиграции. Воспоминания. 1914–1921

Должен еще вспомнить и о том, что в первые же дни Петлюровского восстания в Харькове ко мне в Полтаву был прислан от военного министра генерал-квартирмейстер генерал-майор Пулевич для того, чтобы узнать, что у нас делается и какие меры приняты для встречи Болбочана. Он просил меня собрать совет из всех генералов и командиров полков Полтавского гарнизона, на котором держал речь о необходимости не допустить Болбочана в Полтаву и преградить ему путь на Киев, в успехе этого гетман совершенно уверен. Во всяком случае, он уполномочен военным министром узнать, в каком положении находится мобилизация полков и каково настроение прибывающих на укомплектование офицеров. После доклада об этом начальников частей, согласного в отношении неуспеха в ходе мобилизации, явились противоречивые показания относительно настроения прибывающих офицеров и пригодности их в этом отношении к бою с петлюровцами. Одни говорили, что с ними воевать можно, они пойдут против петлюровцев; другие доказывали, что большинство сочувствует петлюровцам и против правительства гетмана, которого они считают изменником своей родины и продавшимся Вильгельму II. После долгих споров решено вопрос этот голосовать, начиная с младшего. Большинство оказалось на стороне того, что с прибывшим укомплектованием вступать в бой нежелательно, следует Полтаву очистить и отходить на Киев. Я с этим мнением не согласился, заявив, что, посещая ежедневно казармы и беседуя с прибывшими на укомплектование офицерами, я всюду встречаю бодрое настроение и желание офицеров защитить государствен ность и существующее правительство как от большевиков так и от петлюровцев, а потому на свой страх и ответственность решаю бой принять в Полтаве. Это мое решение генерал-майор Пулевич одобрил. В это время в разных частях города послышались ружейные выстрелы. Пулевич сказал, что ему приказано в этот же день вернуться в Киев, собрал вещи и уехал на вокзал к вечернему поезду.

* * *

Продолжаю свои воспоминания о том, что произошло с нами после того, как мы оказались в штабе немецкого корпуса… Нам отвели большую комнату с окнами во двор, в которой поставлено два кожаных дивана, большой стол, несколько кресел и стульев, в углу простой рукомойник. В комнате было тепло (на дворе в эти дни было уже холодно, слегка подмораживало). После сильных впечатлений этого дня мы переутомились, и всех нас клонило ко сну. Через два-три часа слышим стук; толстые немецкие солдаты вносят посуду и расставляют ее по приборам на столе, офицер, руководящий ими, просит нас присаживаться к столу, нам будет подан обед. Пробуждаемся, целый день ничего не ели, разыгрывается аппетит. Подают очень приличный ужин, несколько бутылок вина и в большущих кружках – черное пиво. Наелись и опять погружаемся в нашу дрему. В полночь опять стук, является дежурный по штабу офицер и передает, что меня просит к себе в кабинет командир корпуса. Прохожу по длиннейшим коридорам, застаю его за письменным столом в своем кабинете, просит садиться и через переводчика объявляет мне, что корпусный солдатский комитет усмотрел нас и, обсудив в своем совещании, решил, что наше пребывание в штабе нежелательно, подвергает штаб опасности нападений со стороны петлюровцев и большевиков, а потому требует нашего удаления по своим квартирам. «Для вас будет подан автомобиль и назначено в конвой два офицера». Я снял с себя Георгиевское оружие[451], вынул из кармана браунинг и, передавая командиру немецкого корпуса, просил их сохранить. Он принял! Вернулся, оповестил об этом своих подчиненных, это никого не удивило! Горячо распрощались. Совместная работа окончена, а что впереди – Богу известно.

IV украинский корпус окончил свое существование[452].

* * *

У подъезда ждал меня автомобиль и офицеры, сели – и в один миг доставили меня на Спасскую улицу к моей квартире. Улица (Дворянская), по которой мы ехали, была совершенно пуста, была луна и морозило. Подъезд закрыт, звоню, никаких признаков жизни, сильнее – не действует, начинаю стучать в окно – никакого ответа, обхожу и со двора стучу в окно спальни своих хозяев и начинаю кричать: «Генерал Слюсаренко, отворите!» Слышу разговоры, узнали мой голос и впускают в дом. В кратких словах рассказываю обо всем происшедшем, иду в свою комнату, бросаюсь в постель и засыпаю крепчайшим сном. Вдруг среди ночи просыпаюсь от сильного стука в двери и дребезжания стекол в окнах, сразу не понимая, в чем дело, потом крики:

– Здесь генерал Слюсаренко? Отворите, иначе мы высадим вам все двери и окна!

Я понял, что пришли по мою душу. Струсившие хозяева отворяют двери на кухню, зажигают электричество, и в дверях моей комнаты появляется какой-то громаднейшего роста гражданин[453] с большевистским маузером, направленным на меня, а за ним несколько солдат с ружьями…

– Отдавайте ваше оружие!

– У меня нет его, оставил в штабе немецкого корпуса. Не верят, начинают все обшаривать, нигде не находят.

– Одевайтесь, я вас арестовываю!

– Не имеете права, у меня есть документ, обеспечивающий мою свободу и личность, вот он!