На Мировой войне, в Добровольческой армии и эмиграции. Воспоминания. 1914–1921

На следующий день объявлен приказ главнокомандующего Вооруженными силами Юга России о том, что все строевые части с их начальниками остаются в Турции и должны быть собраны в Галлиполи[540] и других местах[541], а лица, не способные к военной службе, а также не желающие служить, с их семьями и все генералы будут перевезены в Сербию, в Боко-Каторска[542]. Комендант парохода генерал-майор Петров начал составлять список лицам, долженствовавшим ехать в Сербию, в этот список вошел и я. На следующий день к «Риону» подошел и пришвартовался французский пароход «Виктор», построенный в Японии и следовавший оттуда первым своим рейсом в Севастополь, с грузом рельсов, приобретенных правительством ВСЮР для Юшунской ветви железной дороги. На пути своем в Севастополь он был задержан в Константинополе и теперь направлялся вместе с нами в Катор. По размерам своим он был гораздо меньше «Риона», но все же мог взять на свою палубу до двух тысяч человек, довольно удобно разместившихся под тентом.

К вечеру мы снялись с якоря и тронулись по Мраморному морю в Дарданелльский пролив, к утру вошли в этот, далеко уступающий по своим красотам Константинопольскому, пролив и, минуя все исторические по битвам места и разрушенные береговые батареи, вышли в Эгейское море и, огибая греческий полуостров и мыс Матофан[543], вышли в Адриатическое море.

Занявшее несколько дней путешествие это мы совершили при благоприятном для нас северо-восточном ветре в корму, хотя и разводившем значительную волну, но без качки парохода, глубоко сидевшего в воде.

На весь переезд до Катора пароход имел для нашего довольствия хлеб, мясо, картофель, бобы и прочие предметы; выбранная нами из беженцев артель готовила обед и ужин, для чая всегда был кипяток.

Глубокий, более 30 километров длиною залив Боко-Каторска, с очень узким в него входом, обороняемым с высоких береговых батарей и с небольшого островка в самом проходе, представлял собою не меньшее чудо природы, чем Севастопольская бухта, не уступая этой последней по своей красоте и удобствам для расположения в нем самой большой эскадры военного флота. Окруженный со всех сторон высями гор: с юга и запада: Далматинских, с востока – Ловченом Черногорским: во все века истории он был приманкой для народов, поочередно владевших им, оседавших на его берегах и оставивших после себя памятки в виде разрушенных крепостей, башен, пристаней, храмов и монастырей. Немалую роль играл он и в настоящей мировой войне. Войдя в эту бухту, мы были поражКурс наших бумажных денег ы

ее красотою скалистых высоких гор, местами покрытых оливковыми рощами и кустарником, а у подножия на террасах, в течение веков устроенных людьми, – виноградниками, апельсиновыми и лимонными садами, пальмами и громадными кактусами.

Пароход бросил якорь среди бухты недалеко от Ерцигнови[544] (административный и военный центр). К нам тотчас же на катере подъехал уполномоченный Российского Красного Креста В. А. Романов[545], на которого возложены были сербским правительством встреча и первоначальное устройство русских беженцев «крымской эвакуации», и объявил нам, что после санитарного осмотра мы будем перевезены на берег и размещены в местечке Милине в бараках; что первое время довольствовать нас будет Красный Крест за счет сербского правительства, оказывающего нам свое гостеприимство.

Все это, вместе взятое, произвело на нас, людей, выброшенных из своего Отечества без всяких средств к существованию, с горькой думой о своем будущем, отрадное впечатление.

После небольших формальностей по санитарному осмотру на баржах нас перевезли на берег и водворили в ряды бараков, служивших в период мировой войны для военнопленных. Бараки легкой дощатой постройки, обмазанные снаружи глиной, с бетонным полом, но без потолков и с небольшими окнами, высоко под крышей, без всякой мебели и с соломой для нашего спанья – несколько охладили наше восторженное настроение. Кое-как расположились и начали наше новое житье, неважное в смысле жилища, довольствия, а главным образом – в смысле невольного сожительства, сбродного по существу, людей всех возрастов, сословий, состояний и, главным образом, воспитания, приводившего к бесчисленным столкновениям и недоразумениям.

Нечего говорить и о том, что денежные знаки Вооруженных сил Юга России, которыми при отъезде нас напихали сверх меры, не имели здесь никакой ценности; только за прежние царские екатеринки (100 рублей)[546] давали еще по 20 динар[547]; но это только первое время, а потом и их не стали брать. Приходилось продавать свои вещи; их жадно покупали торговцы и открывшиеся тотчас же русско-сербские комиссионные магазины, нажившиеся сильно на этом деле.