На Мировой войне, в Добровольческой армии и эмиграции. Воспоминания. 1914–1921

Лозунг «Долой войну, домой!» был общим: революция отняла у людей сознание долга, чести и патриотизма, оставив в них одну лишь требуху, на сохранение которой и пошло все их устремление.

Через несколько дней явился генерал-лейтенант Болдырев, видный, весьма энергичный генерал[388], и одним махом решил все задержанные до его приезда дела и вопросы.

За ненадобностью иметь при штабе старшего себя по чину генерала немедленно отчислил меня в резерв чинов Петроградского округа и дал мне предписание отправиться туда. Предписание это я получил, но в Петроград ехать не пожелал: быть в этом революционном котле мне вовсе не улыбалось. Прошу предписание изменить и направить меня в город Киев в резерв чинов Киевского военного округа.

Согласился! 25 сентября без всяких напутствий и добрых пожеланий, как и полагалось в то суровое время, когда стоимость человеческой жизни сведена была до нуля, а его душевные переживания решительно ни в ком сочувствий и сожалений не вызывали, я отправился на штабном автомобиле, с писарем, помочь мне втащить в вагон вещи, на вокзал. Тяжело и горько на душе. Прощай, действующая армия!.. А на вокзале – настоящая ярмарка. Многосотенная толпа убывающих с фронта нижних чинов и всякого рода разночинцев, расхлестанная, дерзкая, ругающаяся и толкающаяся, совершенно забывшая о воинской дисциплине, но, слава Богу, – безоружная, была в ожидании отхода пассажирского поезда.

С большим трудом, при помощи писаря, втиснулся в купе вагона первого класса, тотчас же без всяких церемоний заполненного нижними чинами до отказа. Тяжелые вещи мои писарю удалось сдать в багаж. Никаких проверок документов, ни билетов не производилось: обер-кондуктор существовал лишь для того, чтобы свистнуть перед отходом поезда. В Витебск прибыли с опозданием; поезд на Киев уже ушел, и пришлось всю ночь до ут ра просидеть на вокзале. Все помещения были набиты пассажирами до отказа, и сидеть за недостатком скамей при ходилось на собственных вещах. Никаких мер со сто роны железнодорожных служащих по установлению по рядка и сортировке пассажиров по классам не принималось, каждый занимал себе место по собственному усмотрению и вел себя совершенно независимо от других, отчего все время возникали споры, и ругань стояла всю ночь до утра! Занять место в поезде, идущем на Киев, удалось только благодаря расторопности носильщика, за хорошую плату.

В Киев прибыли с большим опозданием. Вокзал оказался переполненным ожидающими поездов чрезмерно, но все же сразу чувствовалось, что здесь существует еще некоторый порядок, пассажиры сортируются по классам, у входов, касс и багажа стоят часовые. Багаж мой с по ездом не прибыл; боялся, что пропадет; сделал заявление и просил хранить его впредь до востребования. Обещали, что будет в целости и может лежать хоть два месяца! (И действительно, это было исполнено.)

Прилично и недорого позавтракав на вокзале, тронулся на извозчике в гостиницу Гладынюка[389]. Прекрасный солнечный теплый день; на улицах масса нарядно одетой гуляющей публики, всюду офицерские погоны и формы различных войск, кроме русских, еще и польских и чешских. Отдают мне честь! Поражен этим благообразием, которого у нас на севере давно уже не наблюдается; очевидно, до Киева настоящая революция, во всей ее петроградской красе, еще не дошла; здесь можно будет отдохнуть, разобраться во всем пережитом и подумать о своем будущем. Еще большее удовольствие испытал, побывав в штабе Киевского военного округа, где очень любезно меня приняли и обещали истребовать из Петрограда необходимые документы для зачисления на денежное довольствие и предложили заполнить опросный лист[390], в конце которого между прочим указать: желаю ли я получить квартиру в натуре, и тотчас же подать об этом рапорт коменданту города.

Комендант, к которому я после того явился, дал мне несколько адресов, чтобы я мог осмотреть реквизируемые комнаты, и я вернулся в свою гостиницу. На другой день рано утром стучат в номер; является какой-то симпатичного вида господин, рекомендуется помещиком Курской губернии Спициным, и сообщает, что в его паевой квартире на Большой Житомирской улице имеется реквизированная комендантским управлением, еще никем не занятая комната, и просит меня взглянуть на нее и, если понравится, занять: «В нашей семье, кроме меня и жены, имеется еще взрослая дочь, и мы заинтересованы иметь солидного постояльца». И хозяева, и комната мне понравились, и я ее тотчас же занял.

Этот дом паевых квартир находился на очень бойком месте города, у угла Большой Житомирской и Большой Владимирской улиц, вблизи Михайловской и Софийской площадей и против трехэтажного дома с пожарной каланчой, занятого одной из полицейских частей города. Упоминаю об этом потому, что за долгую свою жизнь убедился, что в жизни нашей география играет первенствующую роль, и, как будет видно из дальнейшего, поселение мое в этом доме чуть не стоило мне жизни!