На один раз

Чего никак не ожидала Саша, когда соглашалась на своё добровольное заточение в доме Давида, что Давида там как раз и не будет.

Но это она, конечно, узнала потом.

Сначала Давид просто не поехал с ней из клиники. Посадил в машину к Михаилу, махнул рукой.

Саша не удивилась, понимала: человек занят, заниматься её заселением ему некогда — у владельца огромной компании, наверное, не всегда есть время в спортзал сходить (чего по его накачанному прессу, конечно, не скажешь), то рабочее собрание, то деловая встреча, то пожар, не то, что изображать из себя коменданта общежития и рассказывать новобранцу Квятковской: тут у нас камбуз, тут ватерклозет, а сюда лучше не ходить, потому что а-та-та.

В общем, Саша не встревожилась. Тем более приняли её тепло. Оказалось, домом управляют приёмные родители Михаила. Его папа, Юрий Иванович, строгий, немногословный, седовласый мужчина с военной выправкой и любовью к порядку. И его мама, очень приятная и крайне деликатная Галина Ильинична, как она представилась — Ильинишна. Другие слова с «чн» она тоже произносила через «шн», чем вызывала у Алекс неконтролируемый эстетически-лингвистический восторг.

«А здесь нарошно сохранили две бревенчатых стены, как дом выглядел раньше, — показывала она стены из заново обтёсанных брёвен в одной из спален. — У нас, конешно, тихо даже скушно», — описывала размеренную деревенскую жизнь в черте большого города, не зная, что Саша именно такую и любила. И чем окончательно влюбила в себя Алекс — называла Давида «сердешный».

Обходя в сопровождении Михаила огромный участок с вековыми соснами, зябко кутаясь в тёплый мужской шарф, пахнущий Давидом, стоя на просторной остеклённой террасе с видом на живописный уголок с прудом, Алекс ждала, что Давид вот-вот приедет.

Она ждала его на ужин, но так и поела в одиночестве. Ждала, чутко прислушиваясь к незнакомым звукам нового дома, лёжа в кровати, которую он для неё выбрал. И утром, услышав звук мотора и шуршащих по гравию подъездной дороги шин, первым делом побежала вниз, надеясь, что это приехал он. Но это уехал Михаил.

— А Давид? — спросила она за завтраком в столовой, по ощущениям жарко натопленной. Видимо, специально для неё включили тёплые полы посильнее и калориферы во всём доме на полную мощность.

— Давид, — опустила глаза Галина Ильинична. По этим опущенным глазам Саша всё и поняла.

— Давида не будет, — не столько спросила, сколько подтвердила она свою догадку.

— Какое-то время нет, — суетливо переставляла женщина посуду, подвигая поближе к Саше маслёнку, тарелку с поджаренным хлебом, вазу с фруктами. — Но он приедет, как только сможет, — добавила оптимистично.

«Как только» не случилось ни через неделю, ни через две. Через Галину Ильиничну он отдавал распоряжения, передавал Саше приветы и пожелания, исполнял её просьбы.

Просьб у неё было немного. И жизнь в заточении её не угнетала — по сути, Саша всегда так жила. Ей не было скучно в уютном доме, изнутри похожем на волшебную шкатулку: пёстрые обои, зелёные двери, тканые ковры. Но ей хотелось чем-то оправдать своё вынужденное безделье, чем-то занять руки. Она хотела учиться чему-то новому и попросила Галину Ильиничну научить её готовить, а Юрию Ивановичу взялась помогать в теплицах.

Из теплиц с розовыми кустами, что они обрезали и утепляли на зиму, она возвращалась с ободранными в кровь руками. И перевела не один килограмм муки, пока научилась ставить тесто. Но это помогало ей скрашивать дни, наполненные бесконечным ожиданием.

Помогало быть ближе к Давиду. Хотя её «коварный» план узнать его лучше, стать не просто инкубатором для выращивания его ребёнка, а близким человеком — с треском провалился. С треском, потому что, положа руку на сердце, Алекс лишь потому и согласилась на его условия.

Плевать ей было на отца, на брата — она ничего не хотела о них знать, бог им судья. Она хотела завоевать доверие Давида — и жестоко просчиталась: он раскусил её план ещё до того, как она сама поняла, чего на самом деле хочет.

Всё, что ей осталось — это учиться печь его любимый шоколадный торт. И слушать истории детства, которыми делились его близкие.

Не сказать, чтобы делились охотно, видимо, на этот счёт Давид тоже оставил строгие распоряжения, но, как говорится, шила в мешке не утаишь — истории прорывались сами. То со старой вазой с отколотым уголком, принадлежавшей его маме. То с потрёпанной, заботливо обёрнутой в кусок плотных обоев книжкой о разведении роз его сводной сестры. То со старым солдатским ремнём с потускневшей металлической пряжкой со звездой, что носил когда-то дед, а отец лупцевал им Давида.

— Он был очень жестоким человеком, — вздохнула Галина Ильинична.

Она, как обычно, хлопотала на кухне. В этот раз каким-то секретным способом солила капусту — укладывала в трёхлитровые банки, плотно трамбовала. Саша рядом за столом нарезала крупными кусками морковь, время от времени засовывая в рот хрустящий ломтик, а остальные подсыпала в банки между слоями капусты, вместе с чесноком, лавровым листом, сладким перцем.

— Они жили здесь?.. — икнула Саша. Чёртова морковь!