На один раз

— Нет, что ты, они жили на окраине города в квартирке барачного типа на нескольких хозяев у чумного кладбища. Сейчас эти дома снесли, кладбище сровняли с землёй, понастроили домов, торговых центров. А тогда — удобства во дворе, вода — в колонке, разве что, печь в квартире не топили, при доме была своя котельная, а там или плати истопнику, или по очереди с другими жильцами топи сам. Вот Давидушка наш сердешный и топил, зарабатывал лишнюю копейку себе и матери на хлеб.

Саша хотела спросить: «А отец?», но снова икнула, прикрыла рукой рот.

— Попей водички-то, — показала Галина Ильинична на кран.

— А отец? — спросила Саша, сделав два больших глотка, но потом всё равно икнула.

— Надо наклониться вперёд параллельно полу и пить маленькими глотками без остановок и передышек, — подсказала Галина Ильинична. — Трубочку вот возьми и через неё.

Выглядело, конечно, глупо: стоять, согнувшись и глотать воду из трубочки. Но помогло.

— Отец с ними, можно сказать, уже не жил, — когда Саша победила икоту, продолжила женщина. — За чумным кладбищем у реки была мукомольная фабрика. Когда-то она принадлежала прадеду Давида, потом из неё сделали зернохранилище. А потом, когда всё развалилось, какими-то правдами неправдами отец Давида её выкупил вместе с прелым зерном, которого там осталось видимо-невидимо. И другой бы выкинул, что ещё с ним делать, с прелым-то. А этот же придумал добавлять крысиный яд и делать из зерна отраву. Подержанную упаковочную линию где-то приобрёл. Открыл ЧП на своё имя. И давай фасовать по пакетикам и продавать. И ведь всё у него получилось, — сгребла она с Сашиной доски остатки моркови и рассыпала по банкам. — Бизнес пошёл. Деньги появились. Но его семье легче не стало. Большие деньги — большие соблазны, — тяжело вздохнула Галина Ильинична. — А он и раньше был любитель женщин, Наденькина мама ох с ним и настрадалась. А тут седина в бороду — бес в ребро. Уж сколько на той фабрике у него девиц перебывало, — она покачала головой. — Каждый день новая. Каждый день выходят, пошатываясь из пристроенных к фабрике хором. Давид со школы уже к отцу на работу бежит, а эти к обеду только выползают: его папаша с очередной девкой. Никого не стеснялся, таким был человеком, ни людей, ни жены, ни собственного сына.

Она кипятила воду, добавляла соль, сахар, уксус, разливала по банкам.

Саша машинально помогала, а перед глазами стояла мукомольная фабрика, покосившиеся могильные плиты на чумном кладбище, грязная речушка, откуда брали воду и туда же сливали нечистоты. Давид. Ещё по-детски нескладный, но уже высокий, смуглый как цыганёнок, получающий от отца ремнём, оставляющим на спине кровоподтёки в виде пятиконечных звёзд.

— А что было потом? — села Саша.

Глава 42

— А ничего. Зарезали его, — вытирала со стола Галина Ильинична, закрыв полиэтиленовым крышками и отставив в сторону банки. — Прямо в той постели вместе с какой-то очередной девицей. Давидушка их и нашёл. То ли ревнивый муж, то ли рэкет, было тогда в ходу такое слово, то ли конкуренты, а может, просто воры, но сейф обнесли подчистую, а дело так и не раскрыли.

— И Давид?..

— Давиду тогда было пятнадцать. Все хлопоты с фабрикой легли на плечи его матери. Там-то она, бедняжка, в ядовитых парах здоровье и потеряла. Давида берегла, защищала, тянулась, чтобы долги покрыть, учиться его отправить. Да так и… — женщина вздохнула.

— А Наденька — это кто?

— Наденька, — тепло улыбнулась Галина Ильинична, наливая Саше чай в тонкую фарфоровую чашку. — Про Наденьку-то Давидушка не велел говорить, но ты ведь и сама могла узнать, правда?

— Конечно, — отчаянно закивала Саша.

— Наденька — это сводная Давидушкина сестра. Дочь первой жены его отца.

«Господи, эта же та, что покончила жизнь самоубийством!» — догадалась Саша.

— Большая у них была разница, — сказала женщина. — Давид родился, ей уже лет шестнадцать было, а, может, она даже школу как раз закончила, надо у Юры спросить, что-то я забывать стала, — покачала она головой. — С первой женой Борис давно развёлся, с её дочерью не общался, и жену бывшую не приехал хоронить. А Давид вот подрос и стал к нам с Надюшей приезжать. Очень они сдружились. Особенно в последние годы, когда уж он доучивался, и мама его, царство ей небесное, уже умерла. А мы-то с Юрой да Мишаткой так все вместе в одной усадьбе и жили. Усадьба большая, а Надюшка… Надюшка та мечтательницей была. Всё со своими розами возилась. А мечта у неё была — виноград, чтобы ровными рядами, целые поля. Но уже, как сложилось, — тяжело вздохнула Галина Ильинична и перекрестилась трижды по православному.

Язык не поднимался спросить, что случилось. Но, может, Галина Ильинична не поняла, что Саша не знает. Может, думала, ей рассказал Давид.

— Она?..

— Тс-с-с!.. — приложила женщина палец к губам. — Мы об этом не говорим. Даже когда Давида нет. А уж при нём и подавно. Такая трагедия, — покачала женщина головой. — Ну а Давидушка уж после вот нас к себе забрал с Мишаней, дом этот купил, заботится о нас, старых дураках, оберегает, — улыбнулась она.