На один раз

«… он словно обезумел. Его израненные шипами руки кровоточили, пламя лизало сапоги, а он смеялся, дико, безудержно, словно сошёл с ума. Смеялся, неизвестно к кому обращаясь в тёмное небо, швырял в огонь ещё цветущие кусты и, пошатываясь, прикладывался к бутылке…»

Мамины дневники, что пропали после её смерти.

Саша никогда их не читала, только эту тетрадь, что однажды нашла у мамы под подушкой, из которой успела прочитать всего несколько страниц.

Саше было восемь или девять. Она проснулась в ту ночь от страшного сна, пошла к маме, но мамы в комнате не было. Горел ночник, и кровать была расправлена, словно мама только что встала. Саша её ждала, очень долго ждала, а мама всё не приходила. Тогда Саша легла на её подушку, наткнулась на тетрадь, стала читать и уснула, а когда проснулась, тетради уже не было, а мама сказала, что Саше всё приснилось, как тот страшный сон, что её разбудил.

— Где ты была? — сонно спросила Саша.

— Здесь, — удивилась мама и прижала её к себе. — Я была здесь, малыш.

Саша скривилась: от мамы пахло чем-то незнакомым, чужим, резким, неприятным. Мужским, тогда подумала Саша. Так пахло от отца по праздникам, когда он брал её на руки и прижимался гладко выбритой щекой. Также, но не так. Похоже. Саша отворачивалась от этого запаха. От мамы, что им пахла. От крови на её разбитой губе, которую та поспешно стёрла. А потом забыла тот случай.

Но сейчас вспомнила. Вспомнила она и другое. Как в те дни после маминых похорон, когда она болела, у её кровати сидел Ярос и настойчиво расспрашивал про мамины бумаги.

«Чёрт побери! — выдохнула Алекс. — Он ведь искал дневники».

Он думал, Саша знает, где мама их спрятала. Вот зачем приносил ей чай и морс. Вот почему читал ей сказки и был таким ласковым — надеялся, она расскажет. Вспомнит. А она не знала.

Тогда не знала. Но сейчас поняла.

В маминой комнате стоял такой же шкаф с вырезанными ангелочками, как тот, в потайном ящике которого прабабушка хранила свои «драгоценности».

Но что же такого важного было в маминых записях для Ярослава? Мама знала, что он отцу не родной сын?

Алекс подняла глаза на Давида.

— Я не такая, как мой отец.

— Ты не должна оправдываться, милая, — покачала головой Галина Ильинична и встала. — Прости меня, дуру старую, что не сдержалась. Никого нельзя судить за грехи отцов. Прости.

— Мне жаль, — порывисто вздохнула Саша, — что моя семья доставила вам столько страданий.

Давид сверлил её глазами. На его лице было написано: жалостью тут не обойдёшься.

И почему она всё время забывала, что он не верит ни единому её слову, считая такой же лживой и вероломной, как её отец. Даже видя, как отец прилюдно от неё отрёкся, он до сих пор считал Алекс его союзницей, сообщницей. По крайней мере, теперь она понимала за что Давид так его ненавидит. И не собиралась отговаривать ни о чего, что бы он ни задумал.

Сейчас — особенно.

В кухне истошно запахло сердечными каплями. Юрий Иванович протянул Галине Ильиничне стакан.

— Я обещала, что доживу до твоей свадьбы, — сказала она Давиду. Проглотила содержимое стакана. Выдохнула. Прижала руку к груди. — Но лучше вам всё же поторопиться, — улыбнулась она.

Давид засмеялся. Посмотрел на часы, кивнул Саше:

— Иди одевайся.

— Не начинайте без меня, — улыбнулась она и побежала наверх, сверкая пятками по лестнице.

Ответ был очевиден: какая свадьба без невесты. И всё же ей было приятно, когда Давид крикнул:

— Так уж и быть, другую искать не пойду.

Столько потрясений и неожиданных открытий за один день, к счастью, сыграли Саше на руку.

Её мысли метались между романом отца, что закончился гибелью жены и самоубийством девушки, которую он предал, тестом ДНК, подтверждающим, что Ярослав ему неродной сын и неожиданным предложением Давида стать его женой.

«Он хочет, чтобы сын носил его имя», — убеждала себя Алекс, пока два проворных женских мастера, парикмахер и визажист, которых тоже пригласил для Алекс Давид, укладывали волосы и наносили макияж.

Он именно так и сказал. И в этом не было ничего особенного — в желании законно дать своё имя наследнику. Но Алекс тут же себе возразила, что Давид Гросс ничего не делает просто так. Ненависть, что проступала на его лице, как истинные черты сквозь грим, стоило ему забыться, задуматься, потерять контроль — Саша её видела. Она страшила её, угнетала, расстраивала и не позволяла не думать, что Алекс — тоже часть его мести, а эта свадьба — часть плана.

Она изводила себя догадками, но стоило ей взглянуть на себя в зеркало в свадебном платье, как все плохие мысли отступили на задний план — так она себе понравилась. И всё вдруг увиделось в другом свете. И другие воспоминания выступили на первый план. Как её касались его руки, его губы, припухшие от поцелуев, его то ли рык, то ли стон, когда он брал её на столе в офисе, а потом на прабабушкином диване.