Все занятия бесплатные, деньги спонсоров идут только на оплату труда инструкторов (1000 рублей за тренировку, есть еще люди, готовые работать за такие гонорары!). Иными словами, от своего проекта мама и дочь не получают ничего. Точнее, ничего, кроме эндорфинов и радости от осознания того, что они помогли сотням людей вернуть вкус к жизни. Как любит повторять бабушка Андрея, если мне есть чем и с кем дурачиться в старости, значит, я – счастливый человек.
Война и мир
Что я привез с дерьмовой войны
Одного взгляда на этого деда было достаточно, чтобы понять: значок с большими буквами VIETNAM на лацкане джинсовой куртки он носит не просто так, он действительно там был и много чего видел. Он сидел на лавочке неподалеку от знаменитой стены Вьетнамского мемориала с именами погибших на той войне, смотрел не отрываясь на цветущую вишню и, глубоко и долго затягиваясь, курил. Мне всегда интересны такие люди. Присев рядом, я спросил:
– Сколько раз вы там были?
Дед перевел взгляд с вишни на меня, приветливо улыбнулся и сказал, что не слышал вопроса, потому что его «сорок пять лет назад контузило, в последние годы слух совсем хреновый стал, а слуховой аппарат пора или чинить, или выбрасывать». Я повторил вопрос громче.
– Я на флоте служил. Четыре командировки, – ответил дед после небольшой паузы. – С 68-го по 74-й. Последняя в 74-м.
– То есть с самого разгара до самого конца?
– Точно. А у тебя что, отец во Вьетнаме воевал?
– Да нет, отец мой там не был. Он в Чехословакии несколько дней был в 68-м, но воевать, слава богу, не пришлось. Я из России, журналист, просто путешествую здесь.
– Ух ты! – оживился дед. – Это ему повезло, что воевать не пришлось. Война – это дерьмо, которое ты носишь в себе всю жизнь. Никакое слабительное не спасает.
Он потушил бычок в переносную компактную пепельницу и тут же закурил новую сигарету. Я понял, что встретил человека, которого давно хотел спросить о статье ветерана Вьетнама Уильяма Бройлза. Эту статью, опубликованную в Esquire еще в 86-м, прислал мне пару месяцев назад близкий друг. Цитату из нее я специально выписал себе в телефон.
– Сейчас я вам кое-то прочту, можно? – снова обратился я к деду. – А вы мне скажете, что об этом думаете, хорошо?
– Без проблем. Я никуда не спешу.
Я достал телефон, открыл записную книжку и процитировал:
– «Война – это чудовищная, смертельная игра, но это именно игра, лучшая из всех. А мужчины любят игры… Война чудовищна, безобразна, жестока, было бы логично, если бы мы ее ненавидели. Но я подозреваю, что большинству мужчин, прошедших войну, если они не перестанут себе лгать, придется признаться, что где-то глубоко внутри она нравилась им, нравилась больше, чем все, что им довелось пережить до или после. Что они любили ее…»
Я читал громко, чтобы дед услышал каждое слово, но в итоге каждое слово услышали все прохожие, некоторые с детьми. Я поймал на себе несколько удивленных и возмущенных взглядов. Дед, видимо, тоже обратил на это внимание, но, как выяснилось, прервал меня по другой причине.
– Достаточно, – сказал он и пристально посмотрел мне в глаза. – Достаточно. Я читал эту статью еще тридцать лет назад. И все наши ее читали. И не только ее, таких статей много тогда было. Понимаешь… Сначала, когда война началась, в газетах были восторги и размахивание флагами. Потом, когда из Сайгона в Америку полетели гробы, начались протесты, и стало ясно, что мы вляпались, в газетах появилась правда и всякий антивоенный пафос. А потом, при Рейгане, когда мы опять стали размахивать флагами и вошли в Гренаду, газеты снова стали петь гимны войне.
– Но это же не просто репортер пишет, а ветеран, такой же, как вы…
– На всякую блажь политиков найдется свой правильный ветеран. – Дед говорил это уже не просто громко, но еще и с сердитой горечью, которая заставляла прохожих опасливо оглядываться и ускорять шаг. – Каждый раз, когда политики начинают новую войну, находится «великий» писатель-ветеран, который талантливо объяснит молодым идиотам, почему убивать и умирать – это самое крутое, что может случиться с мужиком в жизни. Ты думаешь, мы таких статей не читали в свое время? Да перед началом Вьетнама их вслух на школьных переменах зачитывали. Дерьмо!
– А как же военное братство, подвиг, самые интенсивные переживания победы над смертью?
– Победы над смертью? – Дед снова затянулся, а потом резко выбросил вперед руку с сигаретой, указывая на Вьетнамскую стену. – Вон на этой стене все мои двадцать шесть друзей, да-да, тех самых братьев по оружию, которые «победили смерть»! Это смерть победила всех нас: и тех, кто на этой стене, и тех, кто выжил. И парня этого, Билли, которого ты цитировал, она тоже победила. Слабак он, и слабак каждый, кто пытается оправдать свою зависимость перед войной. Значит, ничего стоящего он не сумел больше создать в своей жизни, ничего, что оказалось бы сильнее, важнее этой тоски по войне.
– А вы сумели? – спросил я.