На осколках разбитых надежд (СИ)

Лена невольно вздрогнула, когда открытое пространство храма, отражаясь от стен и высоких сводов крыш, раздались первые звуки органа. Сначала они показались Лене слишком громкими и резкими, но потом спустя какие-то мгновения слух привык к необычному звучанию инструмента, и она поняла, что ей нравится торжественность и плавность мелодии. У нее даже мурашки побежали по телу от странного ощущения, которого вызывала в ней эта музыка. Она взглянула на Рихарда и обнаружила, что он наблюдает за ней с нежной улыбкой, как родители смотрят на ребенка, когда он открывает для себя что-то новое. И улыбнулась ему в ответ, кивнув, что ей нравится.

А Лене действительно нравилось. Она закрыла глаза, чтобы прочувствовать эти величественные звуки и поняла, что эта музыка как никакая другая не подходит под эти стены храма-исполина, поражающего своими размерами. В сравнении с этой громадиной те церкви, что она видела в Москве или Минске, казались хрупкими и грациозными. Храмы здесь выглядели великанами, внушающими трепет своей мощью. И эта музыка как ничто другое подходила к ним.

Они были такими же разными, как она сама и Рихард.

— Бах, — прошептал Рихард, когда воцарилась тишина спустя несколько минут. — «Мы веруем в Бога»…

Только он произнес это, как зазвучала другая мелодия. Игривая, нежная, с мягкими плавными нотками, она удивила Лену. Ей казалось, что органу присущи только строгие величавые звуки, заставляющие душу трепетать под сводами храма. Но эта мелодия была совсем иной. Лене так и виделись пальцы, легко порхающие по клавишам, как крылья бабочки. И ей вдруг представилось, что она вполне могла танцевать под эту мелодию, настолько воздушной она была в сравнении с первой. И снова в голову Лены отчего-то пришли образы ее и Рихарда — сильный и высокий мужчина и хрупкая нежная женщина. Словно этой мелодией отец Леонард показывал их ей в красках.

— А что это за мелодия? — спросила Лена, пользуясь очередной короткой паузой. И поразилась, узнав, что это тоже был Бах и тоже очередной церковный хорал «Десять заповедей». Ей казалось, что церковная музыка должна быть такой, как первая мелодия, а не вызывать в душе радость и легкость, как эта. Но Лена не успела толком обдумать эту мысль, как зазвучала третья мелодия, и она закрыла глаза, как ребенок, предвкушая наслаждение. Пожала мельком ладонь Рихарда и улыбнулась, когда получила ответное пожатие. Эта улыбка вскоре исчезла с ее губ, потому что и в этот раз мелодия переменила характер. Теперь она стала невыразимо печальной плавностью и переливами звуков, и на этот раз образы перед глазами Лены стали совсем другими.

Мама. Совсем такая, какой запомнилась из того последнего дня, когда она уходила на рынок предупредить Якова.

Маленькая Люша с бледным лицом, на котором навсегда застыло удивленно-спокойное выражение. Спящий мертвым сном посреди развороченного взрывами поля ребенок.

Лея, исхудавшая, с большими темными запавшими глазами, совсем непохожая на прежнюю себя. И ее маленький ребенок, которого ей так и не довелось увидеть. Когда он появился на свет раньше положенного срока, то совсем не был похож на пухлощекого младенца, которого держала на руках статуя Богоматери в этом немецком храме. Когда у Леи начались схватки, мама все еще была в шоке. Как казалось тогда Лене — временно. Она лежала в телеге возле тела Люши, словно пытаясь отогреть ее своим теплом или разбудить словами, и не реагировала ни на что другое. Даже на крики и стоны рожающей рядом раньше срока соседки. Лене тогда пришлось одной помогать Лее в тот ужасный момент. Принимать ее не готового к миру ребенка, а потом хоронить его на обочине дороги. Она не вспоминала об этом долгие месяцы, и почему-то именно сейчас музыка воскресила те страшные минуты, полные невыносимого горя и ужаса от того, что случилось.