— Ты могла бы иметь все, что хотела, — продолжал тем временем Ротбауэр. — Даже танцевать, как всегда мечтала. Ты могла бы быть госпожой в Остланде, а посмотри — кто ты теперь здесь, в Германии? Моешь унитазы и подтираешь зад немощному калеке…
Он вдруг оставил чашку на столе и подошел к Лене. Так близко, что между ними едва ли можно было поместить ладонь. Она разгадала его желание прежде, чем оберштурмбаннфюрер коснулся ее лица. Не смогла удержаться и отвернула голову, чтобы избежать этого прикосновения. И чтобы не видеть его лица так близко.
Это разозлило Ротбауэра. Лена почувствовала его злость, волнами расходящуюся от него, и поняла, что совершила ошибку. Если бы она показала покорность, возможно, все было бы иначе.
— Посмотри на меня, — произнес он холодно, и когда она помедлила, обхватил больно ее подбородок пальцами и силой повернул ее лицо. — Что, теперь я не такой привлекательный? С этой меткой, которые оставили твои жидокрасные друзья. Понимаю. Даже мой сын испугался меня, когда я вернулся из госпиталя домой. И боится до сих пор этого шрама.
Сын? Неужели у этого эсэсовского чудовища есть семья? Жена и дети. Никогда прежде Лена не думала об этом. В минской квартире у Ротбауэра не было никаких фотокарточек, а сам они никогда не упоминал никого, кроме родителей и сестер, когда говорил о своем прошлом в Германии.
— Вот так ты отплатила мне за все — сдала меня своим жидокрасным друзьям. Скажи, ты действительно думала, что они сумеют меня убить? Если бы пуля прошла хотя бы на сантиметр выше, она выбила бы мне глаз. И возможно мозги. И тогда нам бы не удалось встретиться, Лена. Но я всегда был чертовски удачлив. И то, что я стою здесь, тому лишь подтверждение.
Он отпустил ее лицо, поправил сбившуюся косынку, спрятав выбившуюся прядь под ткань, и отошел, чтобы снова маленькими глотками пить кофе. И рассказал ей, словно между делом ведя светскую беседу, равнодушным тоном, как им повезло, что его маленький караван в Несвиж догнал в пути один из взводов местной охраны порядка.
— Какие же вы все-таки странные люди, русские! Почему вы никак не можете понять, что это ни к чему не приведет? Вот партизаны, к примеру. Они только мешают жить остальным — местному населению, понимаешь? — рассказывал Лене Ротбауэр, закурив. Когда до нее долетал дым от сигареты, она старалась не дышать, чтобы ее не начало мутить от запаха. — Из-за них мы вынуждены вводить политику террора. Только из-за них…
— Пока я возвращался в Минск, пока лежал в госпитале после операций, у меня было достаточно времени подумать обо всем. Например, о том, от кого они узнали, что я направляюсь в Несвиж. Знаешь, как мне было неприятно, когда я узнал, что ты куда-то исчезла в тот же день, и я не смогу посмотреть в твои глаза…
А Лена в этот момент пыталась понять, что стало с Яковом, который сам решил участвовать в этом нападении. Какая смерть ему досталась? От пули во время атаки на караван Ротбауэра? Или на виселице в деревне? Или он попал в лапы минского гестапо? В том, что он мертв, у Лены не осталось сейчас никаких сомнений.
— Зато я посмотрел в глаза твоего еврея, — проговорил немец, словно прочитал ее мысли. — Когда я узнал, что ты упорхнула куда-то, то попросил оставить сапожника мне. Да-да, я сразу догадался, через кого ты могла связаться с партизанами. Рынок — это просто место для рассады бандитизма. Твой еврейчик (а ведь он еврей, не русский, как притворялся все это время!) оказался очень упрямым. Жаль, к тому моменту его жидовка сдохла в гетто. Ведь если хочешь добиться от кого-то того, что тебе нужно, используй чувства. Старая верная истина. Впрочем, ты хорошо ее знаешь, верно?