На осколках разбитых надежд (СИ)

— Доброе утро или, вернее, уже день, — посмотрел на циферблат наручных часов тот. Рихард понял по яркому свету, проникающему в комнату через окошко почти под самым потолком, что сейчас действительно могло быть за полдень. — Ну, что вы в самом деле, Хольст? Майора да в наручники! Снимите немедленно!

— Располагайтесь, майор, — указал офицер на стул по другую сторону от стола, за которым сидел, когда унтершарфюрер, знакомый Рихарду по прошлой ночи, расстегнул металлические браслеты на его запястьях. — Надеюсь, вам будет удобно. Как устроились? Как провели ночь? Не желаете ли закурить? А, совсем позабыл. После травмы доктора запретили вам курение по возможности. Кстати, как вы себя чувствуете? Выглядите вы немного неважно. Плохо спали?

Рихард не стал утруждать себя ответом, желая узнать, чем закончится это представление, которое сейчас разыгрывал перед ним следователь. Несмотря на всю его деланную любезность и радушие, глаза его оставались цепкими и жесткими, и это означало, что можно пропустить смело все эти прелюдии к основному, что ждало впереди.

— Не мучает ли вас мигрень, майор? Я читал, что у вас бывают часто приступы головной боли. Особенно на фоне физической усталости. Если желаете, наш доктор может предложить вам что-нибудь из своих запасов. Мне говорили, что эти приступы очень мучительны, и порой даже не все лекарства могут облегчить такие страдания. Мы готовы вам помочь. Если вы готовы помочь нам, в свою очередь, разумеется.

— Я не понимаю, чем я могу помочь вам, — произнес Рихард, понимая по установившейся в комнате паузе и по прямому взгляду следователя, что наступила его очередь вступить в разговор. — И не понимаю, почему я оказался здесь.

— А почему майор люфтваффе может оказаться в тюрьме? — ответил вопросом на вопрос следователь спокойным располагающим к себе тоном. — За государственную и военную измену, шпионаж в пользу противника, пособничество врагу, а также за особые случаи разложения военной мощи. Это не на выбор, все это относится к вам. Вы улыбаетесь, майор, как я вижу? Вам забавен мой ответ?

— Просто желаю запомнить все это, чтобы этой ночью, когда меня снова потревожат в камере, я ответил именно то, что от меня хотят услышать. Потому что ровно до этого момента и подумать не мог о том, что меня могут обвинять в подобном. Это просто абсурдно!

Следователь некоторое время пристально смотрел на Рихарда после этих насмешливых слов, а потом поднялся с места и подошел к окну, где стоял и смотрел в небо.

— Мне кажется, вы не совсем понимаете, что сейчас происходит, майор, — произнес он через минуту. — Вы все еще живете вчерашним днем, когда были бароном, кавалером Рыцарского Железного креста, героем нации и «Соколом Гитлера». Теперь вы никто из всего перечисленного. Вы — предатель фюрера, рейха и своей нации, а потому вы — никто. Позвольте мне прояснить, что вам грозит сейчас: виселица, если вас лишат звания и исключат из рядов вермахта, а дело передадут в Народный суд, или расстрел по решению Имперского военного суда, если все-таки повезет сохранить свое положение в рядах армии. Поэтому я настоятельно рекомендую вам сотрудничать со следствием, быть откровенным по всем вопросам, в том числе касательно ваших сообщников и тем самым получить снисхождение. И возможно, приговор будет не так суров.

Снисхождение. Это прозвучало так, словно Рихард уже был заранее осужден, и теперь оставалось только решить, каким должно быть наказание. Перечисленным преступлениям перед рейхом он мог найти только одно соответствие — помощь «Бэрхен». За исключением шпионажа, пособничества противнику и прочего. Разве это похоже на правосудие?

— Правосудие? — сухо рассмеялся следователь в ответ на его озвученное вслух последнее замечание. — Право и закон — лишь благороднейшая форма приказа фюрера, майор. А приказ фюрера довольно ясен. Искоренять предательство самым жестоким образом, особенно если оно влечет за собой разложение военной мощи рейха. Ваша беда, как я погляжу, что вы все еще во власти своих собственных суждений. Устаревших напрочь и совершенно вредоносных.

Допрос был начат с совершенно простых вопросов и продолжался несколько часов. Сначала следователь расспрашивал Рихарда о моментах его биографии, об учебе в гимназии и дальнейшем обучении в летной школе. Это были простые вопросы, которые, впрочем, порой вызывали у Рихарда затруднения. Он порой путался в именах сокурсников или в званиях инструкторов. Затем он обнаружил, что у него практически полностью стерлись из памяти события войны в Испании, где он когда-то летал добровольцем, желая получить военный опыт. Не смог назвать, за что именно и когда получил Испанский крест и медаль за эту кампанию.

— Как это должно быть сейчас удобно, — отметил гауптштурмфюрер с иронией в голосе, вызвав этими нотками глухой приступ раздражения в Рихарде. — Можно легко уходить от ответа, сославшись на амнезию, правда?