На осколках разбитых надежд (СИ)

— Я здесь из-за преступления против местного населения на Востоке? — не мог не спросить Рихард, следуя настойчивой мысли об убийстве мальчика, которое недавно появилось в его голове и не оставляло его в покое.

— В Остланде нет иных преступлений, кроме нарушения присяги рейху и фюреру, — резко ответил гауптштурмфюрер. — Но могу сказать, что вы бы определенно вернулись с Востока майором, если бы не было вот этих бумаг. Вы знали о наличии этих рапортов? Подозревали, о чем сообщали ваши товарищи по полку?

Нет, Рихард не подозревал. Для него казалось немыслимым, что кто-то мог пойти за спиной другого в гефепо и написать рапорт, выплескивая на бумагу сведения о чужих поступках. Донос. Аккриминация. Сигнал о каком-то нарушении. Как ни назови это, смысл остается один. Тот, кто поднимался с ним бок о бок в небо, кто сражался против русских, кого, вполне возможно, он прикрывал от очереди, привлек на его голову внимание гестапо. Подобное выбивало из равновесия и больно ударяло по вере в сослуживцев, с которыми вместе вставал на линию огня раз за разом.

— Не имею понятия, — честно признался Рихард, сохраняя привычное хладнокровие, чтобы не показать, насколько он задет одним наличием этих бумаг, даже не зная об их содержимом. Эти листки оскорбляли мундир люфтваффе своим существованием. И должно быть действительно что-то из ряда вон, иначе…

— Вы же знаете, мои травмы порой…

— Да-да, — отмахнулся нетерпеливо следователь с явным неверием в голосе. — Помню про вашу амнезию и в который раз удивляюсь, как это удобно. Что же, давайте вместе освежим с вами память о вашем пребывании на Востоке.

Почему-то именно этот отрезок остался большим туманным пятном среди остальных облаков памяти Рихарда. И он чувствовал, что не особо стремится восстановить прозрачность этих моментов. Особенно при том воспоминании о русском мальчике и его крови на своей коже. Но выбора не было, потому он изо всех сил напряг мозг, пытаясь вытащить из глубин памяти события начала этого года.

Рихард помнил, что прибыл в Остланд не сторонним транспортом, а лично перегнал самолет, поступивший с завода в Варнемюнде. Новая модификация. «Густав». И тут же ударило невероятной остротой воспоминанием разговора с дядей во время ужина в столовой. И взгляд Лены, собирающей посуду на поднос, который он то и дело ловил.

Внимательный и цепкий. Выдававший ее явный интерес к деталям разговора, как он сейчас вдруг осознал. К заводу, на котором собирались новые самолеты люфтваффе.

Он настоящий идиот. Весь вечер, как последний кретин, он думал о своем сюрпризе, который приготовил ей — ключ от бального зала как места для занятий балетом. Чтобы подарить ей возможность получить обратно свое утерянное будущее на сцене. А она в это время старательно запоминала каждое слово, произнесенное им, чтобы позднее передать своим британским союзникам. Ему несказанно повезло, что мама уговорила выехать позже, иначе он бы непременно попал под бомбардировку британцев, обрушившихся тогда как саранча на эту область Балтийского побережья. Из-за того, что он был слишком откровенен и открыт. Из-за того, что слишком доверял ей.

— Удивительно, но ваш первый же день отметили в рапорте, — отметил следователь, беря в руки одну из бумаг. Своими словами возвращая Рихарда из прошлого, причинявшего невыносимую боль, в настоящее. — Вы отказались выполнять приказ…

— Это не был прямой приказ, — к облегчению Рихарда, его память вдруг заботливо подсказала, на что именно намекает гауптштурмфюрер вкрадчивым тоном. — Я спросил об этом и получил прямой ответ от командира полка. Мне была предоставлена полная свобода действий, а озвученное было лишь рекомендацией, которую я отверг вследствие того, что видел в ней прямую угрозу своим товарищам.