На осколках разбитых надежд (СИ)

Рихард помнил, что прибыл на аэродром не в лучшем настроении. И как старался не думать о том, что каждый чертов день, проведенный в Остланде, показавшимся ему тогда мрачным, серым и полным противной слякоти, в которую проваливаешься стоит только сойти с плит летной площадки, отдаляет его от Ленхен.

Глупец! Тогда ему казалось, что они оба так открыты друг перед другом… что каждый только и думает о другом…

Но то, что случилось в штабе полка вовсе не было связано никаким образом с его русской и чувствами к ней. Это полностью противоречило его собственным принципам, в которых он был воспитан, которые впитал в себя как наследник старого прусского рода.

Как выяснилось, Рихарду отводилась роль «зондер-егера», своего рода, охотника за русскими летчиками. В редких случаях, это могли быть обычные «Иваны», но чаще всего — опытные асы, о которых доносила разведка. Он не мог вылетать вместе с остальными немецкими летчиками, а только в исключительных случаях, которые сочтет подходящими для «охоты». Предполагалось, что приманкой для такой охоты станут его коллеги, а сам он будет атаковать внезапно, выходя из-за облаков или со стороны солнца в зависимости от погодных условий.

— Прошу прощения, я должно быть плохо расслышал, — переспросил Рихард тогда, с трудом веря в то, что ему озвучивают сейчас. И когда убедился, что не ошибся, вспылил, не узнавая самого себя в том резком монологе из-за несвойственной ему горячности.

Нет, он не будет нападать из-за угла, как какой-то бандит из подворотни. Небо не позволяет подлостей, а воздушный бой — это дуэль, так их всегда учили в летной школе. Летчики — элита рейхсвера, а не обычная пехота, чтобы действовать такими подлыми методами. И уже тем более, он не станет подвергать риску своих товарищей по полку, используя их как наживку. Он прибыл сюда сражаться с русскими наравне с ветеранами неба и новичками, недавними выпускниками летной школы. Он приехал, чтобы встать во главе своей эскадрильи и вместе с ней вылетать в бой. И так должно быть.

— Вы не можете этого делать. Вам запрещено строжайше вступать в открытый бой с русскими, — напомнил условия нового пребывания на фронте командир полка. — Это придумано не мной, гауптман фон Ренбек. Это распоряжение самого рейхсмаршала.

— Это письменный приказ рейхсмаршала? Могу ли я ознакомиться с ним? — настаивал Рихард упрямо. И когда получил ответ, что это всего лишь «устная рекомендация», заявил решительно, что его долг — выполнять приказы, а не рекомендации.

— Теперь я понимаю, почему вы все еще гауптман, — проворчал командир полка (Рихард как ни силился, не мог вспомнить до сих пор его имени). — Что ж, будь по-вашему. Если хотите рисковать своей жизнью — милости прошу, дело ваше. Только я умываю руки, так и знайте! И если возникнут какие-либо проблемы из-за этого, то я так и заявлю, что это было исключительно ваше решение, господин гауптман!

И только потом, когда Рихард уже выходил из его кабинета, тот позволил себе сменить тон с раздосадованно-резкого на тихий и мягкий, с нотками сожаления:

— Вы думаете, я не понимаю и не разделяю ваше мнение? Думаете, не поступил бы также, будь на вашем месте? Мне тоже это все не нравится, как и вам. Только тут есть одно «но», господин гауптман. Забудьте обо всем, что было на Западном фронте. Забудьте обо всем, что видели прежде. Забудьте, как воевали раньше. Здесь все совершенно другое. Здесь, в России, у нас другая война. И правила здесь другие. И чем быстрее вы поймете это и начнете следовать этим правилам, тем легче вам будет. Не усложняйте себе жизнь. Просто делайте, что должно, и не думайте ни о чем.

К удивлению Рихарда, Людвиг повторил ему почти то же самое слово в слово, когда выслушал недовольство друга услышанным от командира полка. Да и сам Тайнхофер казался тогда другим, не тем, что был в Германии. Словно там, на родине это был другой человек, а здесь Рихарда встретил незнакомец с лицом друга.