На осколках разбитых надежд (СИ)

Люше было бы уже девять лет. У нее бы уже начала исчезать детская пухлость с щек. Она бы скорее всего стала вытягиваться в рост, ведь и Коля, и его жена были высокими, не то, что низенькая Лена или мама. Она бы уже стояла на пороге перехода совсем в другой этап своей жизни. Какой бы стала ее маленькая «почемучка» Люша? Рассудительной и серьезной пионеркой? Или наоборот — душой дворовой компании и заводилой всех местных проказ?

А иногда разглядывая личико Лотты в тусклом свете керосиновой лампы, которую зажигали каждую ночь специально для малышки, до истерики боявшейся темноты, Лена думала о том, что у нее могла быть такая же белокурая и светлоглазая девочка. Если бы у нее родился ребенок. Если бы тогда, в Орт-ауф-Заале, она приняла решение уехать в Швейцарию, оставляя прошлое навсегда позади.

Как и надежду когда-нибудь снова увидеть брата и тетю.

Кто бы заверил ее сейчас, что она не совершила тогда ошибки, отказавшись от бегства в Швейцарию по фальшивым бумагам? Быть может, тогда Лене бы стало хотя бы чуточку легче, когда она вдыхала со странным замиранием сердца запах детской кожи лежащей рядом Лотты. Быть может, ей было бы гораздо легче пережить гибель Рихарда, когда рядом с ней остался бы его ребенок, а не больно сосущая изнутри пустота.

И она бы перестала видеть в офицерах в форме люфтваффе Рихарда, как случилось это снова, впервые после того случая в театре, когда Дитцль зашел к ним как-то вечером попрощаться и попросить соседей присмотреть за своей женой и детьми. Их зенитный расчет переводили куда-то на Восток, ближе к фронту, как и некоторые другие из-под Дрездена[149]. К ее счастью, обман был лишь минутный, в первые мгновения, как она увидела его на пороге гостиной дома Гизбрехтов — светловолосого, статного, в серо-голубой форме. А потом пришло воспоминание о том, как он убил на «охоте» одного из советских военнопленных, и Лена поспешила уйти, унося в тишину своей спальни ненависть к этому человеку и еще не зажившую боль после потери своих соотечественников под завалами шахты.

Именно поэтому Лена не сразу поняла, что летчик, которого она увидела — именно Рихард. А еще потому, что совсем не была готова однажды снова увидеть его на фотографии в газете.

На обороте газетного обрывка, на котором Людо в Дрездене написали грифелем адрес приюта, размещался кусок статьи и часть фотографии. Немец опустил этот обрывок в карман, уходя от государственного учреждения с твердой решимостью, что ни за что не оставит Лотту там, и благополучно забыл об этой бумажке. К счастью, для Лены. Ведь он мог использовать этот обрывок для розжига огня в печи. Или для раскуривания трубки, которую теперь из-за дефицита табака курил все реже, надеясь, что урожая растений, посаженных по весне в огороде, хватит ему хотя бы на зиму.

Людо проносил эту смятую бумажку почти две недели, до тех пор, пока однажды Кристль с ворчанием не принесла вязаный пиджак мужа в кухню для стирки и не выгребла все из карманов, сортируя на нужное и ненужное. Обрывок попал в мусор, и его ждала бы участь бумаг для розжига кухонной печи, если бы Лена случайно не бросила взгляд на черно-белое зернистое фото.

Один только взгляд и понимание того, что это действительно Рихард на газетной фотографии… Лену словно подняли в тот момент куда-то ввысь, в серое сентябрьское небо, а потом со всего размаху швырнули назад, ударив о земную твердь грудью, отчего стало трудно дышать. Она схватила этот снимок мокрыми пальцами, жадно вглядываясь в каждую деталь и каждую букву этой дурацкой статьи на немецком, который она от волнения вдруг перестала понимать, словно перед ней были египетские иероглифы. А ей нужно было знать и именно сейчас, в эту минуту, чтобы унять ужасную боль в легких, что это не очередной обман разума, вдруг ставшего союзником ее измученного сердца. И это новая статья, а не из числа прошлогодних, когда Рихард мог быть сфотографирован в своем самолете.

Ее бурная реакция и шумный долгий вздох, больше похожий на стон, с которым Лена сделала попытку втянуть в себя воздух, чтобы снова запустить легкие, напугали не только Лотту, рисовавшую что-то тут же за столом в кухне, но и Кристль, выпустившую из рук на пол белье для кипячения. Только спустя минуту, когда Лене удалось взять эмоции под контроль и успокоить взволнованную девочку своими объятиями, она сумела объяснить немке, что произошло: