На осколках разбитых надежд (СИ)

— В августе сорок четвертого, после того как освободили Минск, — подтвердил Костя, снова посуровев лицом. — Я тогда просто землю рыл в те дни короткого простоя под городом, чтобы найти хотя бы что-то о… о вас. Люди подсказали, где найти Лею. Она как раз готовилась к отъезду в санаторий в Поволжье, ждала проездные документы.

— Я думала, она погибла в марте сорок второго, — ошарашенно и одновременно радостно произнесла Лена. — Немцы так часто устраивали погромы в гетто, а она… Лея! Подумать только, она жива!.. Какое счастье! А Яков? Она… она знает? Якова же…

В голове тут же возникло воспоминание о казнях в Минске, о повешенных подпольщиках на столбах улиц, о следах ужасных пыток, которые тем приходилось переживать в тюрьме перед смертью. Думать о том, что пришлось пережить Якову перед казнью, было больно и страшно. Но еще больнее было оттого, что пара Йоффе никогда больше не будет вместе. Война забрала у Леи не только ребенка, но и мужа.

— Она знает о казни Якова, — подтвердил Костя страшные подозрения Лены. Должно быть, Лея ненавидит ее теперь, что было совсем неудивительно, но невероятно больно и обидно из-за несправедливости лжи, которой замарали ее имя на родине.

Как рассказал Костя, бывшая соседка Дементьевых потеряла в этой войне не только мужа и ребенка. Из-за того, что укрытие, в котором Лея пряталась в гетто от нацистов, было слишком маленьким для ее роста, а лежать приходилось слишком долго без движения, помимо сильной дистрофии Лее досталась еще и атрофия мышц, из-за которой та едва ли сможет ходить в будущем самостоятельно. Лея спаслась, но на всю жизнь оставалась инвалидом, прикованная к костылям.

— Она не верит, что ты предала Якова и остальных, — добавил Соболев. — Так и сказала мне, когда я нашел ее в больнице под Минском. Что если ты не сдалась сразу же, то едва ли сдалась бы тогда. И велела мне не верить во все эти слухи. И я пытался. Надеялся, что все это какое-то недоразумение. Пока не увидел тебя в Дрездене несколько дней назад и не нашел здесь, в этом доме и под немецким именем. Помнишь? Ты ехала в госпитальной полуторке. Ты даже не представляешь, сколько здесь, в Дрездене, этого транспорта! Я обошел десяток складов, пока мне не подсказали, что стоит спросить и у госпиталей. В третьем, здесь, во Фрайтале, повезло. Если можно, конечно, так сказать.

— Значит, ты знал обо всем до того, как приехал сюда? Что Хелена Хертц — это я? Еще до того, как зайти в контору?

— Я наблюдал за тобой несколько дней, — признался Костя. — И все никак не мог понять, ты ли это или просто похожая девушка. Пару раз я уже обманывался так.

В его голосе прозвучало что-то такое, что Лене захотелось коснуться его руки, как когда-то утешал ее Костя. Но Соболев заметил ее жест и тут же ушел от этого касания, словно не желал его.

— Этот перевод словно в руку был. Если бы я не знал, что ты работаешь в администрации Фрайталя, я бы отказался. Оставлять моих ребят в батальоне ради штабной работы, пусть и по профилю прежнему… Я же геолог, помнишь? Геологоразведочный институт…

Она помнила. Каждую деталь о нем из довоенного времени. Каждую встречу в Москве, когда он встречал ее после занятий в училище. Пусть и редко, раз или два в неделю, но все же…

Яблоки, которые он приносил ей, зная, что она держит режим питания. Замша его куртки. Открытая широкая улыбка, которой она всегда любовалась. Трепет в животе в его присутствии.

— Меня как молнией ударило, когда я увидел тебя тогда. Если бы ты не крутила волосы, наверное, и не узнал бы. Дурацкая твоя привычка, помнишь? — при этих словах Костя вдруг взял один из ее коротких локонов, скользнул им между пальцев, улыбнувшись грустно. — Раньше ты крутила кончик косы, когда волновалась. И часто при мне. Так Коля догадался о том, что ты была влюблена в меня…

Прошло столько времени с той поры. Сейчас даже те дни казались нереальными, словно кадрами из кинокартины. И сама уже была совсем не та девочка. Но Лена все равно покраснела, когда он произнес это, отвела взгляд в сторону.

— Что они сделали, чтобы заставить тебя пойти на это? — вдруг больно сжал ее руки Костя. Так что едва не вскрикнула, когда костяшки ее пальцев вжались в нежную кожу, угрожая переломиться, словно тонкие веточки. — Что заставило тебя? Скажи же мне!

— Я не делала этого! — сорвалась вдруг Лена в крик, который словно собирался с силами на протяжении последнего времени и вот наконец-то нашел выход. — Я не предавала никого! Не делала этого, слышишь? Да, иногда хотелось сдаться. Ты даже себе не представляешь, что во что превратился Минск под немцами! Хотелось уступить, покориться или просто умереть! Потому что сил больше не было. Совсем, понимаешь?

И снова дыхание стало изменять ей в сдавленных болью легких. Оттого и заговорила рубленными фразами, с трудом побеждая скованность мышц.