На осколках разбитых надежд (СИ)

— Говори по-немецки, — произнес Рихард, поднимаясь на ноги. Он протянул было руку в ее сторону, но потом опустил, так и не коснувшись. — Пойми, бежать абсолютно бессмысленно. Ты сделаешь только хуже самой себе.

— Там осталась моя мама, — голос сел из-за избытка эмоций, и она сейчас с трудом шептала. — Моя мама…

— Тогда тебе не стоило соглашаться на эту работу, — ответил Рихард. — Не стоило приезжать сюда. О твоей матери есть еще кому позаботиться?

— Соглашаться на эту работу? — отступила на шаг от него Лена, раздумывая, не шутит ли он. — Я не соглашалась на эту работу! У меня просто не было выбора!

— Выбор есть всегда, — отрезал Рихард.

— Да, это правда, — вспомнила Лена убитого мальчика-подростка на узловой станции Минска. — Выбор был. Быть убитой или оказаться здесь — вот и весь выбор.

Они посмотрели друг другу в глаза пристально. Второй раз за последний год Лена не отвела взгляд первой. Смело выдержала зрительный контакт, как тогда, с Ротбауэром. Она чувствовала сейчас свою правоту. А еще устала постоянно бояться смотреть прямо глаза в глаза и говорить открыто то, о чем думает.

— Ни у меня, ни у Кати не было выбора. Катя пришла на рынок обменять гусей, чтобы найти ботинки для своего брата. А я оказалась там, чтобы… чтобы выменять что-то из личных вещей на еду. Потому что у меня точно так же не было выбора, где найти еду. Чтобы не умереть с голода после того, как мою страну сделали нищей.

— Разве она не была такой до прихода нашей армии? — спросил иронично Рихард. — Мама рассказала мне, что Янина впервые увидела ванну и унитаз только здесь, в Розенбурге. Чего ты ждешь от меня сейчас? Сочувствия к твоей истории?

— Нет, я прожила достаточно долго рядом с немцами, чтобы понять, что они лишены даже капли милосердия! — отрезала Лена зло. — Только такие люди могут хладнокровно и без зазрения совести убивать женщин и детей. Скольких убил ты, чтобы получить свой Железный крест из рук фюрера?

Она сама не поняла, как у нее вырвались эти слова. Ужас, испытанный недавно при понимании, что война уже почти проиграна, злость на судьбу за собственные несчастья и ненависть, вызванная воспоминаниями об оккупации, вылилась в обжигающую ярость, лишающую рассудка. Но тут же захотелось вернуть последнюю фразу назад. И не только потому, что на его лице шевельнулся опасно желвак, а глаза стали опасно холодными. Потому что сама испугалась этих слов и правды, которая скрывалась от нее до сих пор. А еще на мгновение остро кольнуло потрясение и боль, мелькнувшие в его глазах на долю секунды.

Рихард так быстро схватил Лену за предплечье, что она не успела увернуться. Потянул на себя, легко преодолевая ее сопротивление. И ей пришлось в итоге поддаться его силе, опасаясь, что он может порвать ей форму.

— Я не расслышал, что ты сказала, — сказал он тихо, глядя ей в глаза. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть в его лицо. А еще стоило огромных усилий не показать сейчас своего страха. — Повторишь вопрос?

— Я видела тебя в кинохронике, Сокол Гитлера, — назвала его прозвищем, услышанным в том коротком фильме, Лена. — За что ты получил свой Железный крест из рук фюрера?

— За свой семьдесят третий сбитый самолет томми, маленькая русская. Но это был не тот вопрос, как мне кажется. Повторишь тот самый?

Они смотрели друг другу в глаза, как показалось Лене, очень долго, прежде чем Рихард заговорил снова, так и не дождавшись ответа.

— Я понял, — произнес он, разжимая пальцы и отпуская ее руку на свободу. — Ты далеко не глупа. Просто безрассудна и юна. «Лучше страшный конец, чем бесконечный страх». Шиллер. Один из великих классиков Германии. Читала его?

Он отошел от нее и поднял портсигар с пола, оставив остальное на утро для уборки прислугой. Побарабанил пальцами по серебру, раздумывая что-то, а потом повернулся к Лене, пытающейся выровнять дыхание в волнении.

— Ты можешь идти, Лена, — приказал он. — Не забудь баумкухен. И еще постарайся отныне держать свои соображения о людской природе при себе. Согласись, ты совсем не в том положении, чтобы философствовать о зависимости милосердия от национальности.

Позднее, когда лежала в постели без сна, Лена прокручивала в голове раз за разом минувший вечер и недоумевала, что на нее нашло. Словно отключился инстинкт самосохранения на какое-то время. Чего она хотела добиться? И от кого? От немца, который свято убежден в своей правоте.

Только под утро пришел ясный ответ. Она хотела, чтобы он ее ударил. Провоцировала его. Подталкивала сама к насилию, словно проверяя, перейдет ли он ту самую грань, что позволит Лене поставить Рихарда мысленно в ряд с остальными немцами. Если бы он ударил ее, то это помогло бы не думать о том, что она чувствовала к нему. А еще помогло бы заглушить то, что просыпалось в ее душе, задавить на корню тонюсеньким ростком.