На острие красных стрел

Я не стал танкистом, но технические навыки не однажды выручали меня и как разведчика: они помогли быстро осваивать трофейную технику — мотоциклы, грузовые и легковые автомобили разных марок. Были случаи, когда приходилось на вражеской технике колесить по его тылам.

Что касается фронтового быта, то сельским людям он не очень в тягость. Земли не чурались, воды не боялись. Земля, кормилица наша, на войне от пуль и снарядов укрывала, от стужи и холода спасала, а в зной давала прохладу. Земля и вода кормили в голодное время.

Вести разведку на плацдарме с каждым днем становилось труднее. Ночью немцы, как говорится, держали ушки на макушке, поэтому мы все чаще стали совершать поиски, засады и налеты днем. В светлое время суток бдительность противника снижалась, и это облегчало наши действия.

В один из пасмурных октябрьских дней я с группой разведчиков направился на позиции второго батальона для наблюдения за противником и выбора объекта для нападения. В 10 утра мы уже были в траншее и приступили к делу. Внимательно всматриваясь в передний край врага, я фиксировал пулеметные площадки, дзоты, другие огневые точки, разного рода укрепления. Засекал и наблюдателей. В своем секторе насчитал их восемь. Многовато! Это только те, которые не очень маскировались. Чем же вызвано такое повышенное любопытство? Посмотрел в стереотрубу, пригляделся к немецким солдатам, сновавшим по траншее, и заметил, что обмундирование на них еще свежее, не измятое и не перепачканное окопной землей и глиной. Сделал вывод: наверняка ночью пришла и заняла позиции новая часть. Мои разведчики подтвердили это предположение. Надо было срочно брать «языка». Но как? Если немцы уставились на нас всей своей цейсовской оптикой и прощупывают, изучают каждый метр земли, разве днем подберешься к ним незаметно? Ночью они тоже глаз не сомкнут, дежурить будут. А время не ждет. Кто знает, что они на завтра замышляют. Может, в наступление пойдут. Об этом в самый раз сейчас бы узнать, до ночи.

— Как? — спрашивал я то у одного, то у другого разведчика.

Думали бойцы, напряженно соображали, а мне вдруг пришло в голову, что, если выманить из траншеи пару-тройку фрицев, можно взять «языка». Им ведь тоже «язык» нужен. Вот и послать поближе к ним одного из разведчиков, пусть помаячит — авось и клюнут.

Вынес свою идею разведчикам на обсуждение. Покачали головами, дескать, рискованно — могут и подстрелить в два счета.

— Это, конечно, им труда не составит, — сказал Новиков. — Но лишний убитый русский им сейчас не нужен. Им нужен сейчас живой!

Между разведчиками шел неторопливый разговор: одно мнение, другое, просто реплика, предположение, контрдовод, легкий спор — и вот уже вырисовывается план действий.

Ширина нейтральной полосы составляла до пятисот метров. Наискосок через нее тянулся овраг. До оврага от нашей траншеи было метров триста. Вот и решил я направить к оврагу одного из разведчиков. Он сделает перебежку и скроется в овраге. Немцы наверняка полюбопытствуют, куда делся, и направят пару-тройку солдат. А там — засада!

Встал вопрос, кому поручить самую трудную роль. Без раздумий вызвался Новиков. Нашлись и другие добровольцы. А я размышлял: идея моя, мне и подставлять голову. Сказал твердо:

— Сам пойду.

Новиков пытался отговорить — пришлось оборвать довольно резко. Кажется, обиделся, хотя понимал прекрасно: иначе сделать я не мог.

После обеда мы приступили к операции. На участке обороны третьего батальона Новиков с одним разведчиком скрытно добрался до оврага чуть ниже того места, где он начинался. Я за ними наблюдал, чтобы убедиться, что они заняли позицию и немцы ничего не заметили. Потом вернулся в траншею второго батальона. С комбатом предварительно договорился об огневом прикрытии. Выход наметил на 16 часов.

И вот мое время подошло. Носком сапога выбил ступеньку в стенке траншеи, чтобы удобнее было выскочить. Поймал себя на том, что делал это слишком сосредоточенно и долго...

— Может, передумаете, товарищ лейтенант? Может, не пойдете? — спросил один из разведчиков.

Он словно подстегнул меня. И я с величайшим трудом выбрался из траншеи — никогда прежде не чувствовал в себе такую огромную, почти непреодолимую тяжесть — будто залили тело свинцом. Пошел вперед, хотя очень хотелось повернуться к своим и хотя бы помахать им рукой. С немецкой стороны донесся выстрел, и тут же над моей головой, коротко свистнув, пронеслась пуля. Она и вывела меня из оцепенения. Словно спохватившись, побежал к оврагу.

На мне была плащ-палатка, под нею автомат, руки свободны. Я бежал, слегка пригибаясь, на ходу подавая противнику какие-то неопределенные знаки: что-то вроде того, что, мол, погодите, не стреляйте...

Вот и овраг. Прыгнул в него, скатился на дно и замаскировался в кустарнике. До фашистов рукой подать. Как суслики, торчат из окопов, ждут, когда же я появлюсь из оврага. А я уже волнуюсь, переживаю: клюнут или не клюнут фрицы? пошлют или не пошлют сюда кого-нибудь?

Наконец заметил, как двое крадутся кустарником к оврагу. На душе стало легче: значит, клюнули!