На острие меча

Плавание прошло ровно, без неприятных сюрпризов. Весь путь – от Нимфея к Феодосии и дальше, в Херсонес, – занял три дня. Единственное, что все это время не выходило у него из головы, так это образ лазутчика Митридата, до последнего вздоха цеплявшегося за свою жалкую жизнь. Да, он перерезал ему горло, как и приказал Лисандр, а моряки, привязав к трупу камень, чтобы не всплыл, сбросили его в море. Он даже не узнал имя этого человека. Да и зачем оно ему? Царский шпион умолял о пощаде, убеждал, что может еще пригодиться. Но Кезона трудно было пробить на слезу, тем более он всегда выполнял то, что ему поручали. За это и ценил его Нарцисс. И во многом благодаря этому он так долго смог продержаться в своей профессии.

Только ближе к вечеру, отдохнувший и посвежевший, Кезон выбрался из гостиницы и направился к агоре. Дневная жара спала, и жители города заполнили улицы, спеша по своим делам: кто на рынок, кто в лавку, ну а кто в таверну – пропустить чашу-другую вина да послушать свежие новости. Впрочем, узнать о происходящем в полисе и за его границами можно было, просто пройдясь по рынку, где жизнелюбивые греки не умолкали ни на миг. Здесь же представлялось более надежным уточнить дорогу: в сутолоке и какофонии голосов никто не обратит внимания на задавшего вполне безобидный вопрос человека. Все это Кезон учел, подремывая в гостинице, и решил на всякий случай ни о чем не расспрашивать ее хозяина. А теперь, пробираясь между лотков с товарами, в гуще покупателей и зевак, он глазами выискивал того, к кому без промаха можно было бы обратиться.

Площадь бурлила, точно покрытое галдящими чайками море. Горожане закупали продукты, торговались, размахивали руками; спокойнее вели себя те, кто выбирал в лавках посуду или украшения, но таких было значительно меньше; толпились люди и у навесов менял, хотя как раз там находился, пожалуй, единственный на всем рынке островок тишины.

Кезон подошел к навесу.

Наменяв меди, он с самой добродушной улыбкой, на какую был способен, поинтересовался, как пройти к храму Девы-Заступницы.

– Это недалеко. – Мелкий и сухой, как вобла, меняла, не моргая, щурил свои бесцветные глазки и, когда Кезон разжился у него еще горстью мелочи, уже охотнее уточнил: – Сразу за колоннами площадь. Увидишь. – И обнажил в ухмылке редкие кривые зубы.

Пожелав ему хорошего окончания дня, Кезон поспешил убраться из этого водоворота тел, запахов и шума. К скоплениям людей ему было не привыкать, но тут, в местном оплоте цивилизации, казалось, все, включая воздух, имело свою индивидуальность. Впрочем, иначе быть и не могло: в Херсонесе успешно торговали товарами из скифии и диких степей воинственных сарматов; по-особому, с душком, солилась рыба; густо пахло медом, воском, смолой и пенькой. Запах этот был особый, свой, и он не был присущ ни пропахшему благовониями и вином Риму, ни пропитанным пряностями базарам Азии.

Меняла не обманул. За белоснежными колоннами галереи, как бы отгораживающей городской рынок, утопала в солнечных лучах широкая площадь. Выложенная плотно пригнанными плитами, она напоминала отполированный до блеска бронзовый щит, и украшением этого «щита», вне всяких сомнений, являлся храм – монументальное, грандиозное сооружение, поражающее своим великолепием и красотой. Его портик, с мощными, точно Геркулесовы столпы, колоннами, был выполнен с таким размахом и такой основательностью, что мог бы оспорить первенство с самыми лучшими храмами Рима. А крыша! Безупречно гладкая, она уносилась в ярко-голубое небо, словно бросала вызов самому Олимпу. Несколько громоздкий, но, безусловно, искусно отделанный, перед храмом стоял алтарь, отгороженный от площади бронзовыми цепями. Рядом с ним высилась каменная трибуна. У храма и на его ступенях двигались люди, но уже без той суетливости, какая была характерна для рынка. Время здесь будто замедлило свой бег, напоминая смертным, что они всего в шаге от великих богов – от тех, кто день и ночь неусыпно наблюдает за ними.

Заняв свободный стол под навесом ближайшей таверны, Кезон заказал жареную рыбу и огляделся. Оставшиеся две стороны площади занимали булевтерий и притания – строгие, без помпезности и в то же время не лишенные своеобразного величия сооружения. Между ними и храмом Девы брали начало улицы, и одну из них ему предстояло выбрать.

Их было четыре, уходящих от площади в разные стороны. Две он отбросил сразу как бесперспективные, поскольку вели они к городским стенам и не могли похвастать богатыми домами. Зато к двум другим улицам, тянувшимся через южный и юго-восточный районы города, стоило присмотреться. Если бы он сам выбирал, где в Херсонесе поселиться, то, несомненно, выбрал бы один из этих районов, с видом на горы или море. Имелось еще одно обстоятельство: со слов Лисандра, Гераклид был довольно состоятельным человеком, а значит, и дом его логичнее было бы искать там, где оседают богачи. Им всегда достаются лучшие места, будь то амфитеатр, каюта на корабле или квартал в городе. Так уж устроен мир…