На островах дракона

Однако в этом году миграция лури задержалась на несколько недель. Мужчины помалкивают, но я-то знаю, что для них, как и для их семей, будущее многих последующих месяцев целиком зависит от капризов движения косяков рыбы. Почти все уже залезли в долги к торговцу-китайцу, надеясь расплатиться после продажи рыбы. Но пока нет ни рыбы, ни денег. А нет денег — нет риса, значит, год будет голодным для всей деревни.

На циновке, жуя бетель, в окружении старейших рыбаков сидит староста. Он дружелюбно встречает нас, сажает рядом и приказывает двум парням вскрыть для нас зеленые кокосовые орехи, освежающее молоко которых весьма кстати после долгой ходьбы. Когда мы попили и пустили по кругу сигареты, завязывается разговор в третьем лице по традиции индонезийской вежливости:

— Туан сделал укол старосте Сокнара, мне бы тоже хотелось получить его.

Поистине на островах ничего не скроешь. Но на сей раз я твердо решил приберечь наш драгоценный пенициллин для настоящих больных, а этот староста выглядит крепким как дуб. Я даже не пытаюсь доказать ему бесполезность укола, ибо заранее знаю, что это бессмысленно. Нечего делать, придется ступить на кривую дорожку лжи:

— У меня больше нет уколов…

— Ну-ну, туан не станет же уверять, что он не оставил пары уколов для настоящих друзей…

Старика не проведешь! Я вяло торгуюсь, но он «заражен» уколами в той же степени, что и его соотечественники из Сокнара. Вот уже Манах склоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Придется уступить, иначе нельзя, а то он потеряет у своих всякое уважение. Сделайте ему какой-нибудь укольчик подешевле.

— Дело же не в деньгах! Разве мы когда-нибудь брали деньги за лекарство? Он совершенно здоров, на что ему укол?

Но западная логика, похоже, не в силах убедить чиновника лесного ведомства, даже если он и «прошел школу», о чем не устает повторять по нескольку раз в день. Мой отказ явно расстраивает собравшихся, под пальмовой кровлей воцаряется смущенное молчание. И я сдаюсь. Для спокойной работы необходимо наладить отношения со старостой. А раз единственный путь к этому укол в ягодицы, пожалуйста! Я припоминаю, что у нас осталось несколько ампул физиологического раствора, идеально подходящего для всех этих мнимых больных.

— Да, ты прав, бапа (отец — почтительное обращение, принятое в Индонезии), у меня осталось несколько уколов, самых лучших: я приберег их для друзей и для себя на случай тяжелой болезни. Пусть бапа приходит, завтра к нам в лагерь, я ему сделаю укол.

Лицо старика мгновенно озаряется. Его престиж восстановлен, и он приказывает тут же вскрыть нам еще два кокосовых ореха. Затем переходим к цели нашего визита. Манах рассказывает ему о вчерашней охоте, о моем невольном дуплете. Но староста настроен великодушно:

— Ничего страшного, наоборот, я буду очень рад, если туан-туан перантийс (господа французы) снимут хороший фильм. А если туан смог бы убить для нас еще двух буйволов, это разнообразило бы рис и маниоку, которыми мы питаемся уже много недель. Кроме того, мы смогли бы отнести немного мяса оставшимся в деревне женщинам и детям.

— Я всей душой рад помочь своим братьям с Ринджы, и завтра же, если бапа даст мне в помощь одного-двух человек, чтобы прирезать буйволов…

— Незачем ждать до завтра. Мой помощник Хазинг хорошо знает всю округу, к тому же он наш хаджи (мусульманин, совершивший паломничество в Мекку).

— Сейчас я не могу: у меня с собой только три патрона, да и из них один, кажется, негодный.

Как на грех, я забыл перезарядить магазин карабина после вчерашней охоты. Я стреляю боевыми патронами «маузер» и только сейчас заметил, что один из трех оставшихся патронов весь проржавел, пуля еле-еле держится в гильзе, на которой выбита дата изготовления: «1916». Порох вполне мог отсыреть за эти сорок пять лет. Я собирался попробовать этот патрон в охоте на оленя. Если патрон разорвется тогда — это полбеды. Но в охоте на буйволов…

— Два патрона — два буйвола, как раз то, что надо, — отрезает староста, по всей видимости неплохо разбирающийся в арифметике.

Остается лишь склониться — в который уже раз — перед этой неопровержимой логикой. Тем более что меня не приходится особенно долго упрашивать, когда речь заходит об охоте.

Манах отправляется назад в Лохо Буайя, а старик Хазинг, двое парней и я выходим на поиски буйволов. Во главе с большим достоинством шествует старик в черной бархатной шапочке, зажав под мышкой, как книгу, свой паранг[13]. Шагах в трех сзади иду я, а два молодца, также вооруженных парангами, замыкают процессию.

Солнце уже высоко, и к изнуряющей жаре добавляются сотни жирных слепней и мух, настолько твердых, что убить их можно не иначе, как оторвав им голову. Несколько часов кряду мы взбираемся и спускаемся с холмов в долины, прочесывая по очереди все рощицы, где могли укрываться от жары буйволы.

К концу дня, высунув высохший от жары язык и тая, как леденец на палочке, я предлагаю Хазингу, поскольку нет никаких надежд обнаружить хоть какую-то дичь, повернуть к Лохо Буайя.

— А мы и так идем туда, — отвечает он, — осталось уже немного.