На островах дракона

И тут же оба поворачиваемся на легкий свист. Один из парней присел на корточки у опушки рощицы и властным жестом подзывает нас. Подходим. И нам открывается фантастическая даже в этих богатейших охотничьих угодьях картина. Метрах в ста впереди, под сенью больших фиговых деревьев, видна красная, без единой травинки, прибитая сотнями копыт земля. И на этой гладкой размером с теннисный корт площадке пасется десяток диких лошадей, штук пятнадцать самцов-оленей и оленух, а чуть поодаль — стадо буйволов из двадцати двух — двадцати трех голов.

— Помни, туан, два! — шипит Хазинг.

Держа палец на спусковом крючке, начинаю подкрадываться к ним, как вдруг — катастрофа: меняется ветер и я явственно ощущаю его дыхание на своем затылке. Реакция зверей не заставляет себя ждать. Лошади поднимают ноздри, шумно втягивают воздух и мелкой рысцой, беспокойно поблескивая глазом, удаляются прочь. Олени вскидываются и, тревожно тявкая, срываются в галоп. Воспользовавшись неповоротливостью буйволов, стоящих к тому же не совсем по ветру, я выбираю на отшибе двух крупных самцов, стреляю в одного. Он падает. Затем, лихорадочно перезарядив ружье, посылаю вторую пулю вдогонку удирающему стаду. Еще один буйвол спотыкается, шарахается в сторону, но продолжает бежать.

Мы устремляемся к первой жертве, двое парней приподнимают за рога голову, и Хазинг перерезает парангом буйволу горло, вознося хвалу аллаху за его щедрость.

Затем, не теряя времени, отпускаем одного парня в Лохо Бару за людьми для разделки туши, а сами бросаемся за вторым буйволом. Выходим из рощицы и сразу же замечаем вдали бегущее стадо. Раненый буйвол отделился от группы или его вытолкали из стада, как это часто бывает в таких случаях.

Он спускается в долину, в бешенстве сметает своими огромными рогами низкий кустарник и даже наскакивает дважды на пальму, вертится волчком, как на арене, останавливаясь иногда, чтобы бросить взгляд в нашу сторону.

— Он гневается, туан, стреляй лучше отсюда, — советует Хазинг.

Об этом не может быть и речи: у меня остается последний патрон, и к тому же весьма сомнительный. В этого буйвола надо бить в упор и наверняка. Спускаемся в долину и тут сразу же теряем его из виду из-за неровностей почвы и высокой травы.

Зато нам отлично слышно его сопение. Хазинга озаряет гениальная идея:

— Сейчас мы залезем на пальму и оттуда будем тебе говорить.

Ловкие, как обезьяны, они мигом взбираются на две пальмы до половины ствола, и здесь начинается сцена, весь юмор которой в ту минуту ускользнул от меня. Мне это почему-то напоминает школьные уроки по истории Франции: «Отец, берегись справа! Отец, берегись слева!» На беду мои спутники, как выяснилось, имеют смутное представление о том, где право, а где лево, или же просто им не видно в траве, как я стою: спиной или лицом к зверю. Как бы там ни было, указания я получаю самые противоречивые. Ко всему еще я сам патологически не способен отличить в нужную минуту право от лево, из-за чего в бытность мою в армии имел массу неприятностей. Однако в конце концов буйвол не страшнее старшины, и я, решив сразу взять быка за рога (извините за нагромождение рогатых), сам иду навстречу своему партнеру по затеянной мной охотничьей игре в кошки-мышки.

Почуяв меня, буйвол несколько раз шумно вдыхает воздух и бьет копытами землю.

— Осторожней, он идет справа! — кричит Хазинг.

— Слева! — поправляет его второй, которому вся сцена видна под другим углом.

И мне приходится во все глаза глядеть в обе стороны, вместо того чтобы смотреть себе под ноги, отчего я поминутно проваливаюсь в скрытые травой рытвины. А буйвол, возбужденный криками наблюдателей, сопит и возится в траве с напористостью собаки-крысолова. Несколько раз подряд раздается такой звук, будто рядом вдребезги разлетаются глиняные горшки.

— Он крошит камень! — сообщают наблюдатели.

Мне тоже хочется поскорее увидеть зверя, но желательно впереди себя. Осторожно приближаюсь к месту, откуда доносится шум. Услышав или, вернее, почуяв меня, буйвол кидается в мою сторону, сопение уже слышится совсем рядом, но вдруг останавливается как вкопанный и нюхает воздух. Мертвая тишина. Зверь, которого я чувствую совсем рядом, не движется. И наблюдатели тоже замолкли. А сейчас-то как раз их подсказка была бы кстати. Но окликнуть их не решаюсь, ибо по опыту знаю, что звери чаще всего бросаются на голос. Почему же они замолкли, дуралеи!

Как выяснилось позже, в тот момент я стоял буквально нос к носу с буйволом и нас разделяла лишь тонюсенькая стена травы. Поэтому наблюдатели на своих деревьях, уверенные, что я прекрасно вижу зверя, затаили дыхание, удивляясь, чего я медлю! Буйвол же, не видя, но чуя меня, замер с поднятыми ушами, готовый броситься на малейший звук.

Пауза затягивается; по-прежнему я не слышу ничего, кроме сопения буйвола. В такой игре проигрывает тот, кто шевельнется первым, и я стою окаменев. Внезапно зверь кидается в сторону, по-видимому обманутый порывом ветра, и я едва успеваю заметить, как мимо проносится его черный хребет.

Оба «наводчика» разражаются воплями: