На островах дракона

Но я почему-то твердо уверен, что вечером нас ждет удача, и начинаю тормошить людей, расписывая им на все лады гнев Пенггавы, если мы опять вернемся с пустыми руками. Я даже лгу им, держа часы в руке, что сейчас полпятого (хотя на самом деле стрелка давно перевалила за пять), что у нас еще минимум полтора часа до захода солнца и если мы быстро пойдем, то увидим буйволов до темноты, и если все хорошо получится, разделаемся наконец с этой охотой и т. п.

В конце концов они сдаются перед моими аргументами, особенно после упоминания о гневе правителя, и, преисполнившись вдруг невиданной энергией, мы стартуем на марафонскую дистанцию по сильно пересеченной местности. Это уже не ходьба — это лихой галоп наперегонки с неумолимо опускающимся к горизонту светилом. Старый Хазинг, ловкий, как обезьяна, и прекрасно знающий все окрестности, тем не менее с грохотом проваливается в одну из скрытых ям и ранит себе колено. Никто даже не останавливается, он догоняет нас, припадая на ногу и охая, но не замедляет бега.

Через час этого сумасшедшего кросса, как раз в тот момент, когда солнце опускается в море, с пульсом не менее ста тридцати ударов в минуту мы выбегаем на последний холм, за которым открывается Лохо Гингго. Махаму хватает меня за плечо:

— Буйволы!

Метрах в восьмидесяти от нас по краю оврага бредут три буйвола: один большой черный, двое других поменьше серые, со слабо развитыми рогами, наверное двух-, трехлетки. Все еще не отдышавшись, я стреляю в старого. Он падает, пробует подняться, но второй выстрел, более точный, окончательно укладывает его.

— Бей остальных! — кричит Махаму.

Но я отказываюсь: они мне кажутся слишком молодыми. Разгорается бешеный спор — нужно учесть степень усталости и возбуждения. Мужчины кричат все разом:

— Ты сам затащил нас сюда, а теперь не хочешь стрелять!

Я стою на своем и заявляю, что, раз ружье мое, я поступаю как хочу. Видя, что дело добром не кончится, вступается старик Хазинг:

— Не спорьте с туаном, он нам и так помогает, пусть он делает, как считает нужным, и, даже если эти двое уйдут от нас. аллах непременно пошлет нам других!

И точно в ту же секунду, будто по пророчеству старика, раздается крик Махаму:

— Смотрите, буйволы, буйволы! Здесь полно буйволов!

В нескольких ста метрах от нас у подножия холма показывается стадо голов пятьдесят, не меньше. Они нас не видели и, похоже, не обеспокоены выстрелами.

— Я знаю, куда они идут, пошли туда, — кричит Хазинг.

И мы вновь пускаемся в галоп. Через несколько минут старик делает нам знак идти тише, а мне выйти вперед. Спускаемся в узкую долину, над которой отвесно высится утес метров восемьдесят. Выход из нее замыкает обломок скалы высотой метра два-три; мы молча взбираемся на него. И здесь нам открывается такое зрелище, что мы застываем пораженные. Точно под нами, у самых ног, в узеньком скалистом кратере, в центре которого образовался как бы естественный бассейн, сбилось в кучу все стадо, топчась на месте и проталкиваясь к воде.

— Стреляй, туан! — шипит Хазинг, настолько взволнованный, что впивается мне ногтями в руку, мешая стрелять.

Я поднимаю палец к губам и пытаюсь разглядеть в гуще зверей самцов, но тут один из мужчин сзади поскальзывается и приглушенно ругается; эхо в скалах подхватывает звук. Тотчас буйволы поднимают головы и замирают при виде людей так близко от себя. Затем в панике бросаются в узенький выход из кратера. Люди толкают меня и кричат, чтобы я стрелял.

Животные в таком ужасе, что, мешая друг другу, теснятся разом в проходе, где не разойтись двоим. В этой толчее я не могу отличить самцов от самок и старых от молодых. Стрелять же наугад не хочется: можно лишь напрасно поранить одной пулей двух-трех буйволов. Промедление, естественно, приводит моих людей в состояние, близкое к ярости, и они едва сдерживаются, чтобы не вырвать у меня ружье и не начать палить в мельтешащие черные бока.

Но вот звери по одному начинают выбираться из узкой горловины, я беру на мушку крупного самца и стреляю в момент, когда он собирается выйти. Тот падает и загораживает собой выход, так что остальным приходится перескакивать через его труп. Это позволяет мне выбрать еще одного зверя с большими, почти смыкающимися рогами. Пуля поражает его между лопаток, и он опускается, зарывшись мордой в передние ноги, как спящая собака.

— Дуа (два)! — считает Хазинг.

Я вскидываю приклад в очередной раз, когда он толкает меня:

— Смотри, там, наверху, два больших самца!

На вершине утеса ясно вырисовываются в лучах заходящего солнца два великолепных буйвола. Это два старых «паши». Пока стадо пьет, они стоят на страже, а теперь, когда остальные пускаются в бегство, поджидают опасность, наклонив голову, уверенные в своем доселе неоспоримом превосходстве. Увы, их мужество бессильно перед кусочком стали, вылетающим со скоростью 800 м/сек из жерла карабина.

После первой пули один из патриархов рушится вниз и застревает в расщелине. Еще выстрел — и оставшийся начинает скользить вниз, сначала медленно, затем быстрее по известному закону ускорения.