На островах дракона

— Он катится, туан, он катится! — кричит Махаму…

— Он не катится, он летит!

— Правда! Он летит, буйвол!

Их возбуждение передается мне, я обнимаю их, хлопаю по спине:

— Теперь у вас вдоволь мяса!

— Да, мяса кербау-тербанг (летающего буйвола)! — смеясь, отзываются они.

А буйвол продолжает свой сумасшедший спуск по обрывистому склону, который заканчивается метрах в десяти от дна оврага узким карнизом. С него буйволова туша с добрую тонну весом планирует вниз и с адским грохотом обрушивается на одинокое дерево, считавшее себя в безопасности в этом недоступном ущелье.

Зрелище настолько взбудоражило моих спутников, что они с трудом карабкаются до первого буйвола, застрявшего в расщелине, и сталкивают его вслед за летевшим. Затем торопливо прирезают четырех животных, и я впервые вижу, как Хазинг забывает произнести свое ритуальное «еще живы».

Времени остается в обрез. Ночь падает, как обычно, а до лагеря еще идти и идти. Но предстоящая ночная прогулка нисколько не пугает, и мы весело пускаемся в путь. Стараясь не терять из виду светлое пятно — рубашку или майку впереди идущего, мы перебрасываемся шутками из конца в конец цепочки.

Люди предовольны. Четыре буйвола плюс тот, которого я уложил вначале, — это пять. Пять тонн живого веса, или две тысячи пятьсот килограммов чистого мяса, — будет что покушать и еще останется на денденг (сушеное мясо, нарезанное тонкими ломтиками и пропитанное солью или сахаром), за который китаец с Лабуанбаджо даст хорошую цену. Ну а я доволен своей стрельбой: шесть патронов на пять буйволов, и все как на подбор. На первый взгляд здесь нет ничего удивительного: ведь в буйвола трудно промахнуться — он как «корова в коридоре». Но нельзя забывать, что у буйвола, как у всякого крупного зверя, уязвимых мест очень мало, к тому же они скрыты под толстым слоем мяса, так что попасть в них гораздо труднее, чем в мишень того же размера. Ко всему еще крупные звери — мастера «заглатывать» пули. Все специалисты большой охоты знают случаи, когда буйволы и слоны падали лишь с десятого (а в одном случае с четырнадцатого) выстрела, поскольку все предыдущие пули, посланные второпях, попадали в толщу мяса. В приведенных случаях, кстати, охотники пользовались ружьями крупного калибра, а мое — 8 × 57 — мелковато для такой дичи.

Темнота еще больше сгущается, на каждом шагу кто-нибудь проваливается в бесчисленные трещины. И каждый раз находится шутник, чтобы крикнуть ему:

— Осторожней, не полети, как буйвол!

Через два часа этой прогулки впотьмах, удачно не свернув себе шею, мы выбираемся наконец на вершину холма, откуда замечаем далеко внизу среди деревьев огни лагеря. Начинается спуск, каждый мчится сломя голову первым сообщить радостную весть. Все свистят, кричат, чтобы привлечь внимание тех, кто находится внизу, толкаются, наступают друг другу на ноги, ругаются, но все же добираются до подножия, где нас поджидает человек с фонариком.

Весть уже облетела лагерь, и верховный правитель всех островов с женой и племянницей выходят нам навстречу. Старик на верху блаженства, его обрюзгший рот расползается в такой улыбке, и я с удивлением замечаю, что он еще не окончательно обеззубел: во рту у него торчит левый верхний клык. Однако, надеюсь, вы понимаете, что я с большим наслаждением гляжу на робкую улыбку его хорошенькой племянницы, которая благодарит меня за все, что я сделал для ее дяди, тети и для нее самой. Этого достаточно, чтобы улетучилось чувство усталости после тридцати шести часов беспрерывной охоты. И — о счастье! — она несет мне стаканчик кофе с молоком, и мы обмениваемся парой слов без того, чтобы не вмешался старик.

На следующий день с рассветом лодки отправляются в Лохо Гингго и возвращаются груженные до краев кровоточащим мясом. Два следующих дня женщины и мужчины режут его на тонкие ломтики, которые натирают серой солью местного производства и кладут сушиться на солнце. Десятки коршунов и белобрюхих орлов висят над этой чудовищной мясобойней и, едва кто-либо отвернется, с пронзительным криком пикируют вниз, чтобы тут же вновь взмыть стрелой с куском мяса в когтях.

Сидя на подушечках под навесом из пальмовых листьев, Пенггава не упускает из виду ни малейшего движения людей, ни малейшего кусочка мяса и ежеминутно бросает приказания. Ясно, что все питают к нему неприязнь, но страх перед ним велик.

Когда все было закончено, старый вождь приглашает нас к себе на чашку кофе. По обыкновению он не закрывает рта— по всей очевидности, чтобы не дать нам вставить слово, — и без конца благодарит за то, что мы сделали для него, его жены, его племянницы, его людей, его семейства и т. д. Под конец, поскольку он не заикается об обещанном, мы спрашиваем, собирается ли он дать нам две лодки для продолжения путешествия. Он принимает удивленный вид, затем заявляет:

— Я могу прислать вам, но за них придется заплатить, потому что они не мои!