На острове

На острове – король, но с этих дней

Веселья нет на нем, и все сильней

Тень Даймона и тень его дружины

Смущает мир вечерних грез долины.

А только день разгонит ночи сны —

Весть ужаса летит тревожной птицей:

От жителей уходят вереницей

Любимые и лучшие сыны.

Едва турнир сменился тишиной,

Один певец покинул кров родной,

Отца и мать и вечный мир долины

И почему не ведомы причины

(Он говорил, что тесно жить в стенах)

Ушел с одной своею лирой звучной

И спутником дружины неразлучной

Скитается в ущельях и горах.

Там тишина. Задумчивы леса.

Над пропастью синеют небеса.

Там Даймон рать свою ведет по скалам

На гору, что зовется Идеалом.

Ужасный путь но черной круче скал

Идет, казалось, в сумрачный провал;

В лазурь небес высоко поднимаясь,

Высь горная терялась в мрачной мгле,

И Бог, порою на нее спускаясь,

В громах о чем-то говорил земле.

И те слова, те знаменья святыни,

Без отклика в душе людей прошли

И, гром тая, всё ждали на лавине,

Что человек придет сюда к вершине,

Разбудит их, поднявшись от земли.

Туда вела опасная дорога…

В час отдыха с печалью на челе

Певец твердил друзьям, что на земле

Они, поэты, – не любимцы Бога,

Кому налил он золотом сердца

И душу из прозрачного кристалла

Ковал, чтобы светилась и блистала

Она красой бессмертного венца.

«Мы, – говорил он: – дети перелома;

И всяк из нас – наследник зол отца;

Стяжанья жажда близко нам знакома,

Живет в душе, пятнает нам сердца».

«Яд преступлений без сознанья пили

Из почвы острова мы с юных дней,

И в годы детства нам обычны были

Грехи отцов, паденья матерей».

«Теперь от искры совести не даром

Святой огонь в душе у нас ростет!

Раздуем же! Пусть вспыхнет – и пожаром

Всю слабость, все сомнения сожжеть.

Сердца черны от вековой заразы —

Пусть переплавит в светлые алмазы.»

«Идем! Пусть, горным воздухом дыша,

Излечится печальная душа,

Пусть учится, отринув сеть рассчетов,

Безумию стремительных полетов

И, свято исполняя свой завет,

В юдоль печали проливает свет,

Чтоб на земле лучи его святые

Зажгли людей, как факелы живые!»

«Смотрите вниз, туда, сквозь эту мглу:

Там блещут слезы горного потока;

Он борется с преградой и жестоко

Бьет грудь свою о твердую скалу.

Пусть смерть нас не страшит своим виденьем,

В тюрьме мы подарим ее презреньем!»

«Смотрите в высь на горного орла:

Он воздуха волну одолевает

Могучим взмахом своего крыла.

С приветом солнцу выше он взлетает,

И взор его и ясен и открыт.

Нам, как ему, бороться предстоит

Всей силою, во что бы то ни стало,

Ломать преграды на своем пути,

Поднять толпы к светилу идеала

И в сердце их для неба дверь найти!»

Умолк и в высь пошел. И всей дружиной

Они пошли за ним с огнем в очах,

Пошли, следя за горною вершиной,

Мелькавшею в румяных облаках.

А в городе сгущалась мгла печали,

И страхом все наполнились сердца,

Когда однажды ночью убежали

Из дома – дети знатного отца

И на стене поспешно начертали:

«Отец и мать, простите! Тяжела

Разлука нам, но долг дает веленье

Снять с острова проклятье преступленья,

С материка – кошмар ужасный зла…»

И вдруг иная весть ударом грома

Весь остров огласила в тишине;

Народ на площадь выбежал из дома,

Толкуя о явившемся судне.

Там, бледный, среди общего молчанья,

Островитянин, что с недавних пор,

Исполнив королевское желанье,

Ходил искать дружину в царстве гор,

Так говорил: «Смотрю я из долины

И вижу, – что-то движется из гор.

Я полагал, что то – кусок лавины,

Как вдруг невольно поразила взор

Толпа людей: то Даймон шел с дружиной!

Со страхом, растянувшись на земле,

Смотрел я, оставаясь на скале,

И видел: то, что я считал лавиной,

Сползавшей с гор, то было их судно.

Его толкали, силы напрягая,

Все люди. К морю близилось оно.

Я шел за ними, все узнать желая.

Из слов вождя я услыхал одно:

Что едут все в чужия земли света…

И к королю, известие храня,

Я прибежал. Он выслушал меня

И пригласил к столу вельмож совета.»

Умолк и пот он вытирал с лица,

Устав от бега и от повторенья

Своих вестей с начала до конца.

Толпу объяло мрачное смятенье.

На половине слова у людей

Порвался голос. Точно ужас казни,

Почувствовали все в мозгу костей

Дрожь холода и призраки боязни…

Предчувствие росло среди сердец,

Что рок из круга их предназначенья

Взял приговор, который, без сомненья,

Единым словом утвердить Творец.

И, как в бреду, виденье им предстало:

Казалось, от обиженной земли,

Так быстро, что дыханье застывало,

Месть Господа им ангелы несли.

И взор ловил в тоске невыразимой

Кровавый суд на пламенных мечах.

Всех поразил тот вид неотвратимый,

Все головы склонил безумный страх,

Как будто меч, подобный грозной буре,

Уже сверкал, мгновения губя.

Когда-ж толпа опять пришла в себя

И к радостной безоблачной лазури

Вновь подняла смущенный, грустный взор

Увидела, как будто бы далекий

По небесам промчался метеор

И скрыл в лазури отблеск одинокий.

И каждый думал, мрачен и угрюм,

Что значило безвестное явленье?

Потом поднялся говор, крик и шум,

Смущенная толпа пришла в движенье,

К дворцу стремились все, и перед ним

Раздался крик: «Мы короля хотим!!»

На зов толпы, шумящей, своевольной,

Король явился бледен и смущен.

Она ему кричала, что довольно

Советов этих; пусть немедля он

Идет на берег, чтобы силой власти

Иль просьбой беглецов остановить.

Напрасно он пытался их смирить;

Король был сам рабом народной страсти:

И робко, под ударами бичей

Враждебных взглядов, взял свою порфиру,

Надел корону, представляя миру

Подобье куклы прежних королей,

И в путь пошел взволнованный и жалкий.

Как жертвенник пылая, солнца шар

Светил с небес. Как белые весталки,

Которых жжет экстаза мощный жар,

Снега под солнцем таяли. Природа

Затихла вся в расцвете красоты,

Лишь пели гимн весенние цветы

В честь вечного светила небосвода.

Браня в душе палящий солнца зной,

Толпы людей тянулись по дороге,

Измучены в молчанье и в тревоге,

К заливу моря горною тропой.

Вот, наконец, и горная вершина:

Отсюда даль толпе была видна,

Зеленая цветущая равнина,

Морской залив и моря пелена.

По зелени и синеве простора

Разсеянно летели стрелы взора.

Когда же удалось уйти очам

Из плена этой синевы и дали,

Они опять к заливу посылали

Пытливый взор, ища чего-то там.

У сжатого скалами полукруга

Представилось им светлое пятно,

Как розы лепесток на фоне луга.

Иные, рассмотрев тревожным взглядом,

Решили, что у берега судно;

И все толпы вниз полились каскадом.

Да, точно, там стояли беглецы,

И вид судна и формы говорили,

Что то судно в горах соорудили

Искусные певицы и певцы.

Они не в ватерпасе, не в аршине

Искали мер для своего судна.

Подобно чаше вогнуть в середине

Его был корпус, форма же стройна

Была, как форма легкого сонета.

Нос – остро срезанный напоминал

Мужскую рифму среди строк куплета;

Подобно строфам – весел ряд торчал;

Прямые мачты, как мечты поэта,

На палубу глядели с вышины,

На них канаты, как строфа терцета,

Из трех веревок были сплетены.

Ряд парусов в их мерном колыханьи,

Как ритмов ряд, судно слегка качал

И, как поэмы звучное названье,

На мачте флаг пурпуровый играл.

Как раз тогда все люди торопливо

В судно садились; оттого и смех,

И шум, и крики разносились живо…

Их вождь желал остаться позже всех,

На берегу стоял он одиноко.

Со времени ухода своего

Он изменился, видимо, глубоко.

Он точно вырос. Тело все его

Лишь духа оболочкою казалось.

Приметы муки внутренней борьбы

Ушли с лица, оно же прояснялось

Решимостью и знанием судьбы.

По блеску глаз его заметно было,

Что мысль святая взгляд их озарила

И вера, и глубокая любовь,

И чистота душевного покоя;

Что от победы этого героя

Земли не оросит людская кровь,

Что за его победной колесницей

Не повлекуть печальной вереницей

Измученных и стонущих рабов.

И стоя так в молчанье над заливом,

Он услыхал движенье за собой

И, обратясь порывом торопливым,

Недвижен замер он перед толпой.

Тут короля он сразу встретил взоры,

И оба вздрогнули, а все кругом

Невольно оборвали разговоры

И замерли на берегу морском,

Предчувствуя в тиши необычайной,

Как велика подобной встречи тайна.

Вожди-ж, едва скрестился взгляд очей,

Увидели душевной глубиною,

Что не идти дорогой им одною,

Что рознь сердец у них всего сильней,

Что двух миров две силы в них замкнуты,

Два полюса таят они в себе,

Что одному из них пришли минуты

Иль измениться, иль упасть в борьбе…

И так они смотрели друг на друга,

И их судьба решалась в этот миг;

Король бледнел, как будто от испуга

Иль оттого, что свой конец постиг,

Смутился он… А вождь дружины юной

Задел рукою плачущие струны,

Как будто бы в душе он пожелал

Окончить этот спор в одно мгновенье.

И звук струны напевом всепрощенья

И вселюбви негромко прозвучал.

Король не разгадал его значенья,

Он в нем увидел робость и смущенье

И, думая, что бунту здесь конец,

Надменным тоном власти и презренья

Спросил он: «Что ты делаешь, певец? —

– Оружье смотрит перед битвой воин,-.

И я свое оружье узнавал:

Хорош ли звон и верно-ли настроен? —

– Какой ваш бой? —

– То бой за идеал! —

– Куда плывете вы? —

– На поле битвы! —

– Зачем? —

– Чтоб сеять тайные слова

Возвышенной спасающей молитвы,

Которая в сердцах еще жива,

Но над душою призраки повисли

И нет ей сил пробиться в область мысли! —

– Кто звал и кто велел вам плыть туда? —

– Нас стон зовет и долг повелевает! —

– Вам плохо здесь? —

– Здесь совесть жить мешает!

Веками напряженного труда

Кораллов, гибнущих во мраке моря,

Ваш остров держится! Здесь страх и горе! —

– Что-ж вас страшит? —

– Что остров упадет

В пучину… Гад морской его пожрет,

Коль он других без помощи оставит! —

– А ты – герой, который нас избавит?! —

С иронией воскликнул тут король:

– Ты в плащ геройства рядишься напрасно!

Хоть цель свою скрываешь ты прекрасно —

Меня не проведет такая роль.

Я знаю, что придумал, без сомненья,

Твой жалкий разум: это – план смущенья!

– Смущать?!. Богатством, что собрали здесь

Мильоны рук работой вековою,

Стремиться оделить люд бедный весь;

Желать, чтоб жизнь не делалась резнею,

Какой она являлась с давних пор;

Аккорды слить в один согласный хор,

Все души охватить дыханьем песни

И разбудить их возгласом: «воскресни!..»

– Молчи! – вскричал король, – ты потерял

Аккордов тайну, в чем всех песен сила!

Ты песнь рабою сделать пожелал,

И песнь тебе навеки изменила.

Ведь с песнью дух певца соединен,

А ты отверг её святой закон! —

Тут Даймон, грозно шевельнув бровями,

Сказал дружине своего судна:

«Хоть он король и первый меж певцами,

Но речь его о песне не верна:

«Ты прав, что песня – духа выраженье;

За что-ж ты нас решился упрекнуть?

Должны-ли все певцы для песнопенья

В твоем мотиве ноты почерпнуть?»

«Певец – обманщик, если с песнью того,

С которою навек соединен,

Не связан он любовию святою…

Да, лишь тогда пред ней виновен он!

Пусть о себе тоскуют эгоисты!

А кто влюблен в свет будущего дня,

Пускай поет, на струнах серебристых

Приветный гимн грядущему звеня.

Как мать еще во чреве любит сына

И страстно ждет его, хотя самой

Грозит с его рождением кончина, —

Так жаждем мы всей силой, всей душой

Великого, прекрасного рассвета,

Когда вся жизнь те гимны запоет,

Хотя бы нам он был – конца примета,

Как для зари светила дня приход.

Мы будем счастливы! Уничтоженья

Нет в смерти… Смерть – грядущей жизни звон,

Иная форма вечного явленья,

Она – дитя из пелены времен.

Да, мы умрем… Но жизни не жалеем,

А смерть сама нам будет мавзолеемъ».

«За эту форму сладко умереть!

Ей пели мы, будили силой звона,

И по утрам над нами будет петь!

Она свой гимн, как статуя Мемнона».

Умолк. Король же понял перед ним,

Что поражен оружием своим.

Среди толпы послышались укоры,

Что с Даймоном ведет он плохо споры.

А потому он изменил свой тон,

Желая в миг покончить с той ошибкой,

И милостиво, с кроткою улыбкой

Сказал певцу:

«Хоть за меня закон,

Не как король я говорю с тобой,

Как человек я к равному с мольбой

Пришел, хоть мог бы дать и приказанье.

Останьтесь! Вам не будет наказанья…

И нас смущал когда-то этот сон,

Мираж пустыни. Только опыт знает,

Что быстро он от взора убегает,

Хоть ярко для очей явился онъ».

«На острове всегда – друзья вы наши;

Здесь мир, довольство и удобный кров,

Роскошный стол, наполненные чаши,

Родителей глубокая любовь.

И это все покинуть! В мраке ночи

Среди громов над безднами блуждать,

Где волны заливают пеной очи! —

Нет, этого я не могу понять!»

– «Ты не был там, куда из мрачной мглы

Пробились мы! На этих горных кручах!

Внизу кричали горные орлы,

И далеко от нас, скрываясь в тучах,

Ваш островок был точкою для глаз,

Ничтожной точкой в необъятном мире».

«Наш взор летел все далее и шире

На материк. И скорбь объяла нас!

Простор полей – бесплодный; над полями,

Как облако застывших горьких слез,

Лежал туман густыми пеленами

И над землею ширился и росъ».

«Нас солнце залило своим сверканьем,

Но не ослепли мы, – и взор очей

Летел все дальше, вымытый сияньем

Горячих, ярких солнечных лучей»,

«Туман лежал густою пеленой…

Но разглядел наш взор в тумане этом,

Что далеко над грустною землей

Дрожали горизонты тайным светом!..»

«И мы тогда на этой вышине

Торжественно пред солнцем обещали

Не отступить в безжалостной войне,

Пока туманы не очистят дали.

Мы наш обет исполним до конца!

Король! Кто раз ступил туда ногою,

Где были мы перед лицом Творца,

Исполнены решимостью благою

В торжественный, невыразимый миг,

Когда гремел обет наш звучным хором;

Кто видел солнца лучезарный лик

И не смутился гордым, смелым взором;

Кого так нежно воздух гор ласкал,

Влетевший в грудь с дыханием покоя;

Кто в жилах пламя страсти ощущал;

Кто так, как мы, на тех вершинах стоя,

Единым взглядом к вечности летя,

Времен и дел проникнул вереницы

И увидал, минувшее прочтя,

Грядущего раскрытые страницы

Как свиток Бога правды, и на нем

Его завет, пылающий огнем, —

Э, никогда средь муки и бессилья

Не может тот бесплодно умереть!

И держит наготове мысли крылья,

Как птица, что готовится лететь

В простор небес… Не упадет он ниже,

Чем был тогда! И нас ты не зови-же!

Внимай: орел летел к вершине той,

Где были мы, – но изменили силы,

Упал он в прах с разбитой головой!..

И думал ты, что в этот мрак могилы

Мы спустимся с сияющих вершин,

Что мы ярмо златое вновь оденем!?.

О, никогда! Ты властвуй здесь один!

Мы знаем путь и делу не изменим!

Прощай!» —

И он на палубу судна

Вошел поспешно. Мощною рукою

Он вырвал якорь из морского дна,

И дрогнуло судно над глубиною.

Внезапно на судне огни зажглись,

Ударил в парус ветер моря бурный,

Все весла в ряд согласно поднялись,

Затрепетал на мачте флаг пурпурный,

Как яркая вечерняя заря

На синеве играя и горя.

И вот судно уверенно и живо

Направило по морю быстрый ход,

Как лебедь, грациозно и красиво

Скользит по бирюзовой глади вод.

Судно неслось. В тревоге и печали

На берегу, вперив недвижный взор,

Все звучной песне Даймона внимали,

А песне той гремел ответный хор.

ГОЛОС.

Присмотритесь, о братья! В просторе морском

Жадный омут замкнулся зловещим кольцом.

Все глотать глубина его рада.

Он замкнулся в себе для вражды без конца,

Знает жизнь и живет только в сфере кольца…

ХОР.

Он таит там ужасного гада!

ГОЛОС.

Прочь от омутов, прочь! Нули моря – они!

Кто туда попадет – оборвет свои дни

В одинокой холодной могиле.

Поспешим же от них! Там уныло, томно!

Пусть не брызнут их волны на наше судно!

ХОР.

В них миазмы губительной гнили!

ГОЛОС.

В души Творчество нам и святая Любовь

Заложили сокровища дивных даров

И певцов нам название дали.

Понесем же знамена великих идей

И посевы свободы на ниву людей…

ХОР.

Чтоб любви очаги возникали!

ГОЛОС.

Пусть же вспыхнет огнем эта сила любви!

Мир холодный и мрачный, погрязший в крови,

Поведем к лучезарной деннице.

Так спешим же туда! Там насилье, вражда,

Книга жизни там кровью людей залита.

ХОР.

Этой книги откроем страницы!

ГОЛОС.

И запишем туда мы небесный завет…

Взвейся, парус! Туда, где печаль скрыла свет,

Полетим мы, сгорая любовью.

Полетим, чтоб скорее над бедной землей

Сеять зерна добра и свободы святой…

ХОР.

Эти зерна польем своей кровью!

ГОЛОС.

Но куда же по морю направим мы ход?

О, смотрите: наш руль сделал сам оборот,

И судно так отважно несется.

Что за диво? Спокойна, недвижна вода…

Почему же судно повернулось туда?

ХОР.

Наше сердце в ту сторону бьется!

ГОЛОС.

О, как бьется, как тянет к несчастной стране,

Где в полях, и в лугах, и в лесной глубине

Кровь течет с неустанною силой,

Где ручьи замутились от пота и слез,

Где ни пламенных чувств, ни возвышенных грез…

ХОР.

Где герои под каждой могилой!

ГОЛОС.

Ты, о сердце, отважно и громко зови,

Что грядет вольный Бог всемогущей любви,

Снять готовясь проклятие века.

И, как древле из храма ушли торгаши,

Так все злое навеки уйдет из души…

ХОР.

Будет светлой душа человека!

ГОЛОС.

Да, сбывается лучшая в свете мечта:

Человек ожидал Человека-Христа —

Это чудо свершается ныне.

Поспешим же обрадовать гибнущий свет,

Ибо там – первый шаг, первый новый завет…

ХОР.

Первый камень для храма святыни.

ГОЛОС.

Так звучите же, струны! В зловещей тиши

Наши песни убитую силу души

Воскресят, упованием по́лны,

Слабым силы пошлют на борьбу до конца

И упреком отравят тиранов сердца…

ХОР.

Даймон! Бурны зловещие волны!..

ГОЛОС.

Ничего! Если смерть нам пророчит волна,

Мы умрем у морского спокойного дна,

В дивном царстве подводного мира.

Будеть море хранить безмятежный наш мир,

Чуть касаясь волной серебра наших лир.

ХОР.

И расскажет о нас наша лира!

ГОЛОС.

Смело, братья, плывем! Прочь боязнь и печаль!

О, смотрите, смотрите: туманится даль,

Берегов обещая явленье…

Что такое? Ростет на волнах полоса…

Суша, суша!.. О, нет!.. Но звучат голоса…

ХОР.

Это правда!.. Задержим стремленье!..

И словно альбатрос, что в высоте

Пробит стрелой упал в пучину моря,

Судно вдруг стало на одной черте

И замерло, с движеньем прежним споря.

Как кровь, по мачте красный флаг сплывал,

Подобно крыльям паруса трепались;

А весла, в море врытые, сгибались,

Их скрип, как стон, пучины оглашал.

И напрягая слух, сдержав дыханье,

Дружина вся сидела на судне

Недвижна, как живое изваянье,

В томительной и жуткой тишине.

К судну, что оставалось без движений,

Шел голос через море от земли,

Лишенный оболочки выражений,

Которые служить уж не могли

Ни в чем ему… Словам нет сил и воли,

Чтоб выразить стон безграничной боли.

Печален звон клинка, когда сквозь стоны

Его ломает рыцарь, побежден;

Шумят печально дымные колонны

Костров всех Авелей, чей тяжкий стон

Звучит в веках томительно и звонко;

И крышки гроба малого ребенка

Ужасен звук, когда с немой тоской

Бросает землю мать на гроб печальный,

И плачет дождь над хмурою землей…

Все это выражал тот голос дальний

И много больше… Слышалось еще,

Как то, что там зовет, хоть и желает,

Но всею силой мук не ударяет,

О помощи не просит горячо,

Как будто демон, муки отмеряя,

Считает скорбь и требует отчет

От каждой капли крови, убивая

Все то, что меру скорби перейдет.

Ужасен и велик в своем бессилье,

Летел тот голос, рвался без конца,

Наполнив жгучей болью все сердца.

И вдруг затих внезапно, точно крылья

Ему подрезал ветер роковой,

Что пролетел, страшилищу подобно,

Между судном и дальнею землей

И стих вдали, ворча над морем злобно.

А из зеркал поверхности морской

Вдруг выплыла толпа русалок чудных;

С тревожною и страстною тоской,

С огнем любви во взорах изумрудных

Движеньями и звуком голосов

Оне манили молодых пловцов.

Первая из них в одежде белоснежной

Пела, точно арфа; голос свежий, нежный

В тишине звучал и с криком страсти рос.

«О, приди ко мне! – звала она с тоскою: —

Я постель тебе сложу своей рукою,

Я тебя покрою золотом волос.»

«Нежно, прямо к сердцу грудь свою прижму я

И ее открою вновь для поцелуя…

Кровь твою насытит крови моей жар.

Полных уст кораллом я уста покрою!

Все движенья страсти с негой неземною

Девственного стана – принесу я в дар!»

«О, иди! – другая пламенно шептала: —

Кос благоуханных, дивных покрывала

Постелю тебе я!.. О, приди, приди!..

Я открою плечи, смуглые от жара,

Груди, что томятся пламенем пожара, —

И прижму их обе я к твоей груди!»

«И огнем любовным загорятся очи…

Дрожь моего стана в час беззвучной ночи,

Точно в колыбели, усыпит тебя.

Полными руками шею оплету я,

Прогоню усталость жаром поцелуя…

Я хочу и гибну, гибну я, любя!..»

«Дождь моих лобзаний смоет пыль мучений!..

Даймон! Цвет – росе, а я – всех наслаждений

Чашечки открою одному тебе!

Все смешаем чувства! Будь мне господином

И в моем ты небе богом будь единым!..

Я борюсь безумно, я паду в борьбе!..»

«А когда в объятьях я замру, бледнея,

Затуманит очи страсть, – тогда нежнее

Буду я шептать во сне и на яву

Благодарность сладкой и любовной ласке…

О, или со мною в мир волшебной сказки!

Неужель напрасно я тебя зову?»

«Напрасно! – с нотой гневною поэт

Ответил грозно в сторону русалок: —

Мир ваших чар для нас и чужд и жалок,

У них над нашим сердцем власти нет.

Самсон утратил мощь в плену Далилы,

А нам для битвы нужно больше силы;

Ведь там, на суше дорогой страны,

Нам подвиги Геракла суждены!»

«Завет у нас высокий, но суровый,

И мы должны держать над сердцем власть!

Нас искушенья ждут, но мы готовы

Отбросить их с презреньем, а не пасть!»

«Бокала с вашим ядом я позором

Не выпьем мы! Так прочь же, прочь скорей!..»

И слово оскорбленья грозным хором

Звучит с судна по синеве зыбей.

На этот возглас с тяжким стоном горя,

Подобно ряду скошенных цветов,

Оставив след расплывшихся кругов,

Русалки погрузились в лоно моря.

И волны их ударились в судно

И в яром гневе, мстительно-жестоком,

В глаза дружине брызнули упреком.

День меркнул, стало мрачно и темно;

Суровой мглой покрылся свод лазурный,

С морских полей сорвался ветер бурный

И вновь летел от полосы земли;

С могучим свистом мощными крылами,

Как тень, промчался он над головами,

Нарушил тишь и вновь исчез вдали.

А вслед за ним дружина увидала,

Как моря гладь лазурный свой покров

В зловещий, темный сумрак одевала;

Как, плача легионом голосов,

Вздымались волны с силою стремленья,

И как вдали морской водоворот

Борьбой смущали грозные движенья,

Неся наружу белой пены пот.

Пловцы на небо обратили взоры:

Сгущалась ночь темнее и темней;

Ползли, подобно скопищу теней,

Огромных туч блуждающие горы.

И двигались, как стаи мрачных птиц,

По небесам от северных границ.

Тут каждый, ожидая утешенья,

Взглянул в лицо товарища-певца;

И общее в их лицах выраженье

Заставило забиться все сердца,

Наполнив их божественным экстазом;

И все они взялись за весла разом

И двинули вперед свое судно.

Меж тем последний лепесток лазури

Уж завернулся в покрывало бури

И, как в могиле, стало вдруг темно.

И разостлалась по морской долине

Ужасная ночная тишина,

И было слышно, как вблизи в пучине

Потоком разрывается волна,

Рыдая так, что все пловцы в тревоге

Взглянули – и в сердца ударил страх:

Оттуда, где дробятся о пороги

И плачут волны, разлетаясь в прах,

Где гибнет все, родится преступленье,

Оттуда шло ужасное виденье:

Злой Демон мира грозно выходил

И шел в стремленьи злобного порыва.

Щетинилась его густая грива,

Надулся на челе клуб синих жил.

Холодные глаза, как бы две шпаги,

Блестели грозно на его лице.

По омутам волнующейся влаги

Он шел, как весть о роковом конце.

Его слова и взоров выраженье

Дышали злом и силой разрушенья:

«На сушу стремятся, но я не пущу,

Повергну их в омут, волной поглощу,

Грозой растерзаю на части.

Дружина и в море – опасный мой враг,

Но если на суше поднимет свой стяг

Исчезнет вся мощь моей власти».

«Они завоюют долины земли,

Где много столетий клевреты мои

Мильоны людей угнетают,

Неволю несут и тюрьму, и гробы

И гордых вождей, и героев борьбы

Венцами страданья венчают!»

«И там, среди жатвою полных полей,

Где Гарпия – символ победы моей

Вьет гнезда с своими птенцами,

Стремится когтями весь мир охватить, —

Хотят они красное знамя развить

И светом блеснуть, как звездами!»

«Вид этого флага терзает меня,

Глаза затемняет мне свет их огня,

Тревожит меня все страшнее…

Гей, ветер, рви флаг на куски поскорей!

Туши этот призрак кончины моей!

Гей, буря! Реви же сильнее!..»

Он задрожал и отступил к земле,

И постепенно скрылся за туманом.

Но знак был дан – и сорвался во мгле

Безумный вихрь ужасным ураганом…

Клубились тучи, как толпа теней,

Ревело море, пенилось и злилось…

И вдруг потоком голубых огней

На миг один все небо озарилось.

И грянул гром, как будто над землей

Оно распалось… Из числа дружины

Певец, сраженный громовой стрелой,

Упал, как сноп, в глубокия пучины.

И темный омут тело вырвал вдруг,

Как бы хвалясь добычею своею,

Описывал по влаге трупом круг.

Певец держал рукою лиру; с нею

Упал, когда сразил его перун;

И волны вызывали рокот струн,

А струны те на звучной дивной лире

Могучий гимн гремели, – и когда

Исчез певец – та песня без следа

Не сгибла с ним, но полилася шире.

На палубе, в родном кругу друзей,

Усилилась она, а вместе с ней

Усилилось и бешенство стихии.

С небес лил дождь, а снизу волны злые

Хватали руль и весла, на пловцов

Потоками плевали пены белой,

Несли судно, как зверь освирепелый,

И, бросив в омут, через край бортов

Свои тела огромные вливали;

А в небесах громады черных туч

На части стрелы молний разрывали,

И гром гремел, ужасен и могуч.

Но каждый раз в ответ его ударам

Победно развевался красный флаг…

Тут видя, что уходят силы даром,

В безумье впал суровый, злобный враг:

Запенилось море, понизились тучи

И гром прокатился сквозь черные кручи,

И волны одна на другую

Взбирались, вздымались, как грозные горы,

И ветров запели могучие хоры;

Взрывая поверхность морскую,

Тех ветров шумели кругом вереницы,

Над палубой жертвы искали,

Упали на мачту, как жадные птицы,

И вымпел на клочья терзали.

А мгла ниспадала на бурные воды,

И грязных туманов кругом хороводы

Затеяли танец кипучий,

Чтоб с морем и вихрем и тучей

В союзе – сгубить удалую дружину

За то, что, презрев роковую кончину,

Несет она свет свой могучий.

И тучи с пучиной слилися в тумане;

Как грязная тряпка, он все в океане

Покрыл своим саваном влажным.

Но только тот саван гроза разрывает —

Во мраке изорванный флаг выступает

И снова порывом отважным

Бросается в воздух, над бурей смеется,

Смеется – как будто бы знает,

Что он не над гробом, что там, где он вьется,

Великая жизнь расцветает.

Когда же утихнет гроза на мгновенье,

Замолкнет волны разъяренной кипенье

И ветры затихнут в просторе —

Могучая песнь через море

Несется, судно представляется взглядам,

Ветрила вздымаются пышно;

Но снова гроза разражается адом —

Их снова не видно, не слышно.