На острове Буяне

Редактор положил уверенную костлявую руку на трубку телефона.

Шесть дней Кеша горевал, а на седьмой, после обеда, бражка кончилась. Кеша оделся и вышел на улицу. Он брёл по селу, подняв воротник куртки, вдоль занесённых снегом домов. Мелкие собачонки вились под ногами, тявкали и отбегали. С гулом проносились мимо машины, и тогда долго кололо лицо колючей снежной пылью. Стылое белесое небо нависло над селом.

Кеша свернул в переулок и засмотрелся на пёструю курицу, неподвижно стоящую на одной ноге возле навозной кучи. Прошло пять минут, десять - курица так и не шелохнулась. Только ветер слегка шевелил её перья. Кеша заинтересовался и подошёл к курице поближе. Выругавшись, он легонько пнул её, тяжёлую, как камень. Та проскользила на боку, и Кеше показалось, что она тихо зазвенела, уставившись в небо пустыми глазницами.

Румяная щекастая женщина в коротком полушубке и тугих синих гамашах, шедшая мимо с ведром золы, сказала про курицу:

- Глаза-то ворона, поди, выклевала, - и посмотрела на Кешу с любопытством.

- Не подскажете, как добраться до грейдера? - неожиданно для себя озаботился Кеша. - Далеко тут?

- Да нет. Если на лыжах, через Зыкину балку - через кедровник, так рядом. Километров сто пийсят будет, - не сразу ответила женщина с ведром. - А если по Дикой дороге, через бор, то километров двести. Дорога только вёрткая. По кореньям вся. По пенькам... Пока доедешь, баранкой руки-то себе до плеч извихляешь, конечно. Склизко!

- А автобус как ходит?

- А никак! - засмеялась она. - Каменский к нам заворачивает. Раз в десять дней, когда не вьюжит. Через нас на Шерстобитово с ночёвкой уходит. А так он только по грейдеру туда идёт. Не через нас - мимо... А вы чего хотели-то?

- Чего я хотел? Хм. Чего хотел... - Кеша впал в глубокую задумчивость.

- Философский вопрос! - наконец оторвал он взгляд от навозной кучи. - А философские вопросы, как известно, существуют без философских ответов. Философы, если вы успели заметить, они как дети: "Что? Зачем? Почему?" И - ни с места... Впрочем, вы не поймёте. Занимайтесь лучше вашей золой.

Он прошагал немного, думая, что женщина - ничего, справная, и оглянулся. В тот же миг она обернулась тоже и с непонятной улыбкой стала смотреть на него издали.

- ...Это - если только с местными шоферами договариваться. Чтоб к грейдеру подбросили! - сказала она наконец. - Ну, им с работы отпрашиваться неохота. Потом четыреста километров руки вихлять - туда да обратно... Склизко! А чего вам надо-то? Собралися что ль куда?

- Чего надо?.. - задумчиво переспросил Кеша.

Не дождавшись ответа, женщина опрокинула своё оцинкованное, помятое ведро и стала гулко стучать кулаком по дну, отворачивая лицо от серого облака, взвившегося по ветру.

- Склизко! - морщилась она, и стучала, уже забыв про Кешу совсем. - Ой, склизко там...

Кеша вздохнул, побрёл дальше, размышляя про то, что настала пора уезжать и отсюда, а вот отчего-то жалко. Вдруг нечто тёмное стремительно пролетело сбоку, тупо стукнулось о мёрзлую коровью лепёшку. И под его ногами брызнул взрыв. Полыхнуло небольшое мгновенное пламя.

- Мать!.. - коротко выдохнул Кеша, отпрянув.

Он оглянулся с перепугу. На улице не было ни души. Только мальчик в пальто, подпоясанном бельёвой верёвкой, деловито съезжал на валенках с ледяной горки, наросшей под чугунным носом колонки. Насвистывая и придерживая что-то тяжёлое за пазухой, мальчик промчался вокруг Кеши два раза и скрылся за углом ближайшей избы. "Мортирка!" - догадался Кеша. Он хотел окликнуть мальчика, однако замешкался, припоминая, как того зовут - "Лёха, что ли?" За избой раздался короткий, сильный взрыв.

- Вот почему я никогда не любил детей, - понял он.

И подумал: если бы он жил в Буяне, он бы их - ненавидел.

Ему захотелось тут же потолковать с местными мужиками. Об этом безобразии и о быстротекущей, но вечной, жизни - тоже. Особенно о политической! А то живут все в непроходимой дикости. Погрязли в своём колхозном, туземном невежестве. Работа, дом, скотина. Лес, огород... А где жизнь души? Где?

Судьба наверняка забросила его сюда с тонким расчётом! Чтобы было кому делиться с простыми людьми своими свежими знаниями, догадался он вдруг. Глубокими, между прочим.

Однако в магазине лишь три молодые крупные женщины стояли неподвижно, как три закутанные ступы, под яркой лампочкой, горящей средь бела дня, и слушали долговязого старика и дородную старуху, приоткрыв рты от внимания. А пожилая, очкастая продавщица за прилавком вязала шерстяной носок. Она вслух сосредоточенно считала петли, сбивалась на слове "шешнадцать" - и принималась отсчитывать снова, поблескивая тонкими спицами, как лучами.

- Слава работникам прилавка! - поприветствовал её Кеша.

- Семь, восемь, девять, - сказала продавщица, не подняв головы.

- И всем потребительским корзинкам - слава, слава, слава! - Кеша улыбнулся трём женщинам поочерёдно и поиграл бровями - для завлекательности.

Женщины, не сводящие глаз со старухи, даже не сморгнули. Только одна, самая молодая и румяная, с досадой почесала ту щёку, на которую смотрел Кеша.