На острове Буяне

- Ну, бабьё! - выкрикнул он решительно. - Нет, вот вы, молодые, ответьте хотя бы: кто у нас возглавляет правительство? По ходу жизни? Это вы хоть знаете?!. Ну: кто нами руководит?

Только тут все, остолбенев, уставились на него. И одна из закутанных женщин сказала, выходя из оторопи:

- Как - кто?.. Заграница.

А потом, отвернувшись от Кеши, спросила остальных в недоумении:

- Это ещё чей? Городской что ль какой?

- Да Бронькин, вроде, - раздумчиво ответила другая. - Неужель не городской? Вон, буром, гляди-ка, прёт... Город! На боку дыру вертит.

Все разглядывали теперь Кешу неторопливо и обстоятельно.

- Ну, темнота, - поражался Кеша. - Послушал бы вас Хрумкин... Читать вам больше надо!!! Образовываться! А не пресловутых каких-то стариков у прилавка слушать. Работать надо!!! Над собой!!!

- Во-о-он чей. Бронькин... - скучно протянула продавщица, снова засверкав спицами. - Восемь. Девять. Десять. Кешка-город, значит. Он.

А третья женщина, самая румяная и самая молодая, рассмеялась лёгким добродушным смехом:

- Вот, грозный ё...рь!

Кеша шагнул за порог, выкрикнул было женщинам через плечо: "Ну что вы материтесь? Как маленькие дети!.." - однако тугая дверная пружина уже сработала. И Кешу не услышал никто, кроме него самого.

Улица по-прежнему казалась безлюдной и задремавшей средь белого дня. Только стая снегирей поднялась с высокой ольхи, осыпав снег с ветвей, и унеслась в сторону дальнего бора.

- В самом деле - немые... - изумился Кеша, проводив стаю подозрительным взглядом. - Они, пр-р-роклятье. Птицы без голоса...

Похаживая вдоль магазина то влево, то вправо, он долго чесал шрам под шапкой. Однако вскоре оживился: поодаль, в закутке около магазинного склада, одиноко стоял мужик в тяжёлом драповом пальто, уцепившись за дощатый забор. Кеша присвистнул и направился к нему.

- Слава сельской интеллигенции! - хлопнул он мужика по плечу.

Тот обернулся всем туловищем, выпустил забор из рук - и рухнул в рост, на спину, крепко ударившись головой о перекладину; дерево задумчиво загудело.

- Эй! Ты! Сельский интеллигент... Дышишь ещё? Нет? - нагнулся над ним Кеша.

Мужик открыл глаза. Он смотрел на Кешу отсутствующим мутным взглядом, но видел не его, а что-то совсем иное, вызывающее у него тоску и застарелое, сильнейшее отвращение.

-...П-п-подавись! - с ненавистью выговорил мужик. И успокоенно сомкнул веки.

Уже через минуту, понурившись, Кеша слушал мирный его храп и видел вдоль забора только жёлтые брызги на снегу да небольшие дырчатые углубления.

- М-да... - с чувством подытожил он. - Окончен бал. Погасли свечи, гадство. И, если мне не изменяет память, цветы роняют лепестки на песок.

Он брёл без дум, без цели и уже без желаний - по длинным улицам, вдоль тесовых серых ворот и высоких дощатых завалинок, и сворачивал потом в какие-то переулки, засыпанные золой тут и там. И снова двигался, как в затяжном бреду. Мимо серых добротных заборов, мимо низких, насыпных и тёплых, коровников и курятников, мимо срубленных на огородах низких бань. Серое небо казалось ему неприветливым, дальнее заснеженное поле - тоже. И чёрные деревянные солнца срубов, выстроившись друг над другом в цепь, смотрели ему прямо в затылок с углов изб. И эти же чёрные древние солнца возникали перед глазами, куда бы он ни направлялся.

Вдруг неожиданно одна из улиц перешла в кладбище. Кеша озирался теперь, стоя на прочищенной широкой дороге и не понимая, когда он успел шагнуть за кладбищенские ворота. Ровные ряды крепких тёмных крестов кинулись ему в глаза. Шорох венков на ветру то усиливался, то стихал. Широкий верховой ветер летал над могучими старыми дубами. И детский голос, переживая за кого-то, всё повторял и повторял невдалеке покорно, светло и настойчиво, и горевал, и молил:

- ...Прости его. Прости за всё, Господи, миленький мой.

Кеша свернул с дороги на боковую тропу. Там русая девочка лет пяти, в широком зелёном пальто, в клетчатом взрослом платке, затянутом на спине большим узлом, деловито переходила от могилы к могиле. Она останавливалась перед каждой, и сначала поправляла сползавший с макушки клетчатый платок, а потом старательно крестилась красной от мороза рукой, двоеперстно, и кланялась быстрым земным поклоном.

- Прости её, - просила девочка, задирая голову к белёсому, безучастному небу. - Пожалей её. А то она померла давно. Тётенька эта... Она давно не молилася за себя. Мёртвая она теперь, Господи.

Девочка доверчиво показывала варежкой на заснеженную могилу за проржавевшей и покосившейся оградой и как будто ждала ещё ответа оттуда, сверху.

Кеша покашлял. Но девочка не услышала его. Она снова поклонилась истово, прежде чем прошагать к соседней ограде. Слабо проскрипел снег на тропе под её крошечными скорыми валенками.

- ...И его - прости. Прости тоже! - говорила теперь девочка в беспечальной печали, указывая небу на три широких креста с расплывчатыми фотографиями. - И - её!.. И дяденьку этого. Всё, всё им прости. А то они ждут на небушке, чтоб за них тут молилися. Ждут все... Пожалей их, миленький Господи, не наказывай. Помилуй их! Всех... Всех!