На острове Буяне

"Вот. Дожилася... - горевала Бронислава. - Из-за него и в гости никто не приходит. Ни Колюня Струков, ни Мишаня Нечаев... Все дорожку сюда позабыли. Даже Гришенька Летунов с Варварой... И все-то меня позабросили теперь. Одна Зинка через забор подглядывает, следит".

Она вспоминала друзей покойного мужа. Мало и скучно разговаривали они теперь с ней при встречах. И не спрашивали ни о чём, и не звали в гости, а торопились, торопились по своим делам. Борова паяльной лампой палить. Утопленное ведро из колодца кошкой доставать. Или баню срочно топить. А она, подкрашенная, как для клуба, и даже напудренная, всё стояла посреди разных буянных улиц, и там - и сям, и всё глядела им в спины, подолгу.

"Вы зачем такие то? - каждый раз хотелось ей прокричать вслед. - Ну и замуж за городского вышла, ну и что ж теперь? Удавить что ль меня за это, как несознательную?.. Разве же можно плохому сразу верить, а не хорошему? Разве же можно - сразу душой на плохое-то поддаваться?! А?.. Да что же это шеи-то у вас теперь в мою сторону не ворочаются, как у волков? Не бирюки вы всё же, люди!.. Ведь вон, Лида Погода с фронта какого себе привезла - чужого, аж псковского, да на деревянной ноге, изувеченного, и что? Её вы капли не корили. А он тоже рюмку мимо рта не проносил, между прочим! Не за ворот лил...

И перед Брониславой снова появились, как живые, они, бредущие внаклон, на почту, против жаркого пыльного ветра, уцепившиеся друг за дружку. Красивая, но темнолицая Лида Погода - и страшный Семён Война. Такой страшный, что от него шарахались собаки...

Лида отвоевала связисткой, а потом заведовала метеостанцией - передавала из конторы по чёрному большому стенному телефону различные цифры, соответственные замерам. А Семён Война справлялся на почте, пришли или нет сообщения по розыску его псковских родных.

- Не было! Завтра, Семён, приходи - завтра день тоже почтовый! Не пустой! - кричали ему заранее.

Он вытирал уцелевшей рукой рваные, всегда влажные, веки и отходил к жене, говорящей в трубку. Конторские переставали щёлкать счётами, смотрели на её военную выгоревшую юбку, потом на неё саму, разминающую у аппарата папиросу "беломор", и почтительно шептали:

- На фронте головой повредилася. От позвоночного ранения.

- А ведь на учительницу совсем было выучилася. На литературную. Ученье-то всё зазря пропало.

И снова все мелко посматривали на Семёна - не прямо, а урывками: из вежливости. Потому что неловко было каждому здоровому человеку видеть открыто синие страшные оспины по всему лицу - от порохового ожога, и пустой правый рукав его, заправленный в карман пыльного кителя.

- Война... - вздыхали конторские над бумагами.

Все цифры с листа Погода прочитывала отрывисто и хрипло. Она говорила потом:

- Конец связи!

С клацаньем повесив трубку, Погода подхватывала своего Войну под уцелевшую руку, и они уходили, широко раскачиваясь.

- Курлы, курлы... - скрипела семёнова деревянная нога и стучала по конторским половицам как колотушка.

Они отправлялись к себе - то под пыльным вихрем, то под вьюгой, то под секущими дождями. И ветер всегда дул им в лицо. А маленькая Бронислава нагоняла их с толпой ребят, чтобы обязательно избить того, кто примется передразнивать Семёна за его спиной - ковылять, припадая на одну ногу, будто стала она тоже деревянная, как у Войны, и скрипуче приговаривать:

- Курлы, курлы. Курлы, курлы.

И если Брониславе удавалось избить насмешника сильно, она бывала довольна собой и горда. А если не очень, то печалилась - будто кто-то там, наверху, видел её слабую, никудышную драку и мог поставить ей за это двойку...

Иногда мальчики не отставали от фронтовиков до самого казённого дома при метеостанции, в котором жили нелюдимо Погода и Война. Он и она сидели там за столом, у окошка, и напряжённо молчали друг перед другом. Между ними зеленела бутылка водки, всегда - полная, будто одна и та же. И летом, при открытом окне, можно было услышать с улицы только один разговор, суровый и короткий:

- Нет Бога! - говорил неподвижный Война.

- Есть Бог! - отвечала Погода хрипло, через время. - Найдутся.

Рядом, на огромном огороженном поле, возносились к небу на столбах две дощатые сквозные будки, похожие на скворечницы, и одно алюминиевое ведро. Погода взбиралась на лесенки по утрам. Она сидела на верхних ступенях и курила, глядя в небо. И определяла состояние послевоенных облаков прищуренным взглядом. А движение мирного воздуха перепроверяла по направлению папиросного дыма. Туманные пряди расходились от неё на четыре стороны света, поочерёдно, покачиваясь и истаивая. Погода понимающе качала повреждённой головой, следя за ними пристально и напряжённо.