На острове Буяне

- Они на букву "б" по-грамотному называются.

Бронислава нахмурилась было, соображая, но сразу согласилась:

- Ну, на "б" для них тоже ругачка, конечно, не плохая. Подходящая. А Ильшин-то чего?

- А Ильшин сказал: пускай начнут, всё равно не удержатся. А и удержатся, говорит, мы их не под один закон закроем, так под другой со свистом подведём. Зато они потом всем чужим в городе расскажут - чтоб другие не совалися. Как понёс их по кочкам!..

- Чем торговали-то хоть?

- А ничем! - коротко зевнула Любаня. - Ой, не выспалася... Вчера прилавок раскрыли с привозным-то добром. Народ поглядел да посмеялся. А брать никто не стал... Поохальничали только. Поговорили чуток: вот, отравы нам заграничной привезли, чтоб мы потихоньку бы с неё перемёрли да землю бы от себя для заграницы освободили.

- А смеялись чего?

- Да про бананы сначала смеялись. Ждали, кто первый обезьянью еду глотать начнёт. Как макака. Дяденька Летунов баб всё пугал. Наказывал им, чтоб со шкуркой только бананы-то ели. А которая без шкурки съест, та от облупленного обрюхатится сразу, от банана. Охальничал! Как понёс по кочкам - стыдоба!..

- Ну, дяденька Летунов, он если день не схулиганит, то ночью не уснёт! - поджала губы Бронислава. - Умора прям с ним. Как споёт! "Хоть бы хрен, рубаха нова, и порвата - хоть бы хрен. Хоть бы хрен - девчонки любят. И не любят - хоть бы хрен!"... Срам головушке, вобщем.

- А потом про остальное тут смеялись. Миню дурачка уговаривали, чтоб он резинку себе в рот совал. Пристали: "Как городской дурачок тогда будешь! С резиной в роте ходить". Привязалися: "Жуй её, как городской! Она сахаром нарочно обмазана". Ему продавец аж бесплатно их, две, давал, в подарок. А Миня не взял, заплакал... Обиделся Миня наш.

- Нет, ты погляди, какие люди! Миню до слёз довели, - возмутилась Бронислава. - Вот им грех за эту резинку будет. Он что, бык что ль, серку жевать? Разве же можно из Божьего человека скотину делать? Бесстыдники.

- А я, правда, капли не выспалася! - позёвывала Любаня. - У меня ещё и со стола не убрано. Пойду домой. Уж свежим воздухом надышалася я. Настоялася досыта - хватит.

- А кто подожёг-то? - снова оглянулась Бронислава на киоск.

- Да дети, наверно, - скучно ответила Любаня, потягиваясь. - Кто же ещё? Играют...

- Платок у тебя, никак, новый Любань. Цвет, гляди-ка, лазоревый какой!

- Хорошие, Бронь, платки поступили, томские. Ты бы зашла на склад-то! А в магазине, там с жёлтыми цветами один лежит, красавец прям. Купавками, купавками весь. По синему полю они рассыпанные. Вот ты бы на себя прикинула.

- Ладно! Прикину. Ступай, спи.

Брониславе стало намного веселее - шагать, и поглядывать по сторонам, и думать про платок: как она в нём будет везде ходить, нарядная, и всем улыбаться по дороге. И на собрании по обороне тоже в нём появится. Вот, Макарушка увидит платок-то, небось! Всё в глазах-то порадостней ему от цветков жёлтеньких станет. От купавок. А то у него одни банды в голове. А дома... Ох. И дочка бледная, как макарона. И жена лекарством пахнет...

Кеша нагнал Брониславу уже на мосту.

- Безобразие! Что ты наговорила Козину? - забегая вперёд, спрашивал он и злился. - Что?

Бронислава удивилась тому, что хотела забыть про него понарошке, на время только, а получилось - взаправду. Но он выскочил здесь, прежний, и она растерялась.

- Нет, что ты наговорила, я спрашиваю? - подпрыгивал Кеша. - Ты - Козину! Образованному человеку!..

- Подумаешь! - пожала плечами Бронислава. - Стишки он мне начал читать. А мы свои стишки знаем. Только молчим. Знаем, не проболтаемся... Пусть ещё радуется, что я ему про Индрик-зверя рассказывать не начала! У него и мозги бы тогда перегорели, как в лампочке волоски. У образованного у этого.

- Что ты себе позволяешь?! Козин - человек искусства, это же за версту видно. Он институт культуры закончил! Какие у него могут быть волоски в голове?!. И что это ещё за Индрик-зверь? Образованному человеку ты готова городить всякую деревенскую чушь! Кто тебя просил заходить к Козиным?! - Кеша задохнулся от возмущения. - Индрик-зверь какой-то... Безобразие.

Бронислава остановилась и теперь разглядывала его миролюбиво - как незнакомого, занятного человека.

- Индрик - кто?!. А это сроду все знают. Да, звериный отец он! То видимый, то невидимый. И заяц, и не заяц. И кот, не кот. А сказка такая, да и всё... Ну, любая сказка - она ведь Творцу самому подчиняется, и ему служит. Всякая по-своему. Только мы не больно-то разумеем, как... А что же ты дёрганый такой сделался? Застеснялся ты меня, что ль, перед ним? Перед грязноротым-то перед этим? Перед Козиным своим?

И тут же Бронислава поскучнела, отвернулась, не дожидаясь ответа: