На острове Буяне

Бронислава и не заметила, как мысленно стала рассказывать всё вовсе не старику Струкову, а Макарушке. И Макрушка будто уже смеялся перед ней одобрительно, сдвинув волчью шапку на затылок. Сел, значит, старшак за другой стол, раскорячился - довольный! А Витёк к нему со своей кашей подошёл да всю полную миску на голову старшаку и надел!.. Уж как тот прыгал по столовке, в каше в горячей весь, весь слепой! Уж как плевался да грозился! И "ты у меня живой не будешь!", и "убью суку, порешу!" Вот так он прыгал, скакал, пока столы со слепу не разнёс. А над старшаком-то все - смеются... И уж больше Витька капли никто не трогал никогда, в части ихой.

"За меня, мама, не беспокойся, - в последнем письме пишет. - Ты всё спрашиваешь, как старшак. Мы с ним давно друзья стали. А за слабых я заступаюсь. Ещё разок с ним только, со старшаком, сцепились. Цапнулись из-за татарина одного, кликуха - Гололобый. Старшак у него пакет с курагой отобрал, а потом объеденными косточками в татарина стрелял. А так - ничего! Моя горка вышла"... Вот бы Бронислава про это Макарушке рассказала. Он бы посмеялся. А Кеша бы послушал, на морозе-то. Небось, живо на ус-то бы намотал! Поприжался бы сразу...

Он что же думает? Бронислава, она ведь не безродная какая! И Антон, это он без Витька Кешу терпит. А с Витьком-то они вдвоём - ого! Живо под микитки-то натычут. С ними ведь с двоими, шутки-то плохие... Вот вернётся Витёк, и всё: живи по путёвому, друг ты разлюбезный. А не нравится - вот Бог, а вот - порог. Ступай к своим керосинкам.

Однако мысли её не понравились вскоре ей же самой.

- Да что же я сама-то? - вслух сказала она себе, опомнившись. - Немощная что ль какая? Да у меня Кочкин пятьдесят шестой размер носил, и то пятый угол вон как два раза искал!.. А тут - не справлюся что ли?

Оглянувшись на козинский дом ещё раз, она прищурилась и поразмышляла, приплясывая от мороза, подождать ей Кешу или не надо. И тут же поняла: нет, хорошо, что про Витька она никому при Кеше не рассказывала. А то напугала бы раньше время!.. Так оно даже лучше, конечно.

- Привыкай, привыкай пока, - бормотала она. - Ничего! Поглядим ещё, какая тебе дороже будет: эта, городская кошёлка, всякой всячиной набитая, или кто.

Там, где улица разделялась на две - к вокзалу и к мосту, - Бронислава, прихватив свежего снега с обочины, утёрлась им крепко-накрепко. И её даже передёрнуло.

- Это что у меня сколько сору в голове? После разговоров ихних, в козинском-то дому?.. Прям, в груди тошнёхонько.

А когда проморгалась от талой воды, то увидала, что воздух кругом стал ещё синей от мороза. Ранетки и облепиховые кусты за заборами стояли тихие и напыженные, будто в крахмальных жёстких кружевах. И всё бело было кругом, всё - в колючем инее: и ворота, и столбы, и провода.

- Гляди-ка, зима-то - разневестилась прям! - ахнула Бронислава. - Ой, чисто, бело на свете! Батюшки-светы, праздник кругом.

Только новенький городской киоск, появившийся на развилке два дня назад, чернел перед нею - он был закопчён до неузнаваемости и уже не работал. Огромный амбарный замок висел на щите, опущенном на окно. Какая-то торопливая крупная надпись белела на боковой его стенке. И Бронислава не поленилась: зашла с той стороны - посмотреть. Там белая краска переходила в серую - "Не жги киоск! Зайди к хозяину!!!!!" И ещё, помельче, было приписано: "В гостиницу".

- Щас, - рассмеялась она. - Так он и разбежался. Тот, который подожёг. Нашли дурака. Ну, умора.

Облокотившись на штакетник, из соседнего двора, через улицу, на надпись смотрела Любаня, в белом полушубке и в цветастом платке.

- Собралась что ль куда? - спросила её Бронислава.

- Да так. Гостей провожала.

- Не Ивана Коробейникова, поди?

- Не Ивана, - покачала головой Любаня. - Ивану что? Ему бы только песни со мной на два голоса петь да с мальчишками чужими возиться. У самих-то - девчоночка одна... Ну, посидел разок да другой. По два дня кряду. Передохнул от Зинки в выходные, а вертаться надо. Девчоночка там больно махонькая, Бронь. Беленькая... Хватит уж людей-то смешить..

- Батюшки-светы! А я думала, он к тебе от Зинаиды по-правдышному ходит. Ты прости, я про тебя так ведь думала.

- Ничего, не ты одна, Бронь. Прощаю.

- Ой! - вскрикнула Бронислава, догадавшись, и прикрыла рот варежкой. - Не от тебя ли дядя Паша-то сейчас бёг?

- Ага. Все Струковы были. Впятером.

- Так ты - за Колюню, значит...

Любаня покивала.

- А про моего-то - слыхала? - осведомилась Бронислава.

- Ну...

Чтоб не сглазить чужое, неокрепшее, счастье, Любаня ни слова не сказала больше Брониславе про её замужество. А Бронислава, из признательности, не стала расспрашивать про любанину свадьбу, тоже - чтоб не сглазить, а заговорила про постороннее.

- Эти-то - совсем безголовые, - махнула Бронислава на закопчённый киоск. - Нашли, куда соваться!.. А кто же это их к нам впустил?

- Да говорят, власти в крае так распорядилися. Велели, чтоб они торговали здесь, мужик один да баба, в гостинице которые живут...

- Пизтнесмен с пизтнесменкой, значит, - понимающе кивнула Бронислава. - Пристроилися.

Любаня хохотнула. И поправила: