На острове Буяне

- А вот это ты брось давай. И даже мне не начинай! - решительно перебила его Бронислава. - А то у меня рука - тяжёлая... Я на свою мать похожа. На Парасковью Ивановну, царство ей небесное. А не на этих. На всяких. Которых без трусов рисуют.

Козин отошёл к окну, занавешенному чудной, полосатой как матрац, шторой. Задёрнул её поплотнее, до зеленоватого сумрака в комнате.

- Непонятно, но - бодрит... Вы, Броня, телевизор-то смотрите хотя бы? - вздохнул он, заметно поскучнев.

- Зачем? - удивилась она. - В нём нерусское всё. Как при Кочкине сломался, так тёмный и стоит... Я вон к Зинаиде зашла - там одно и то же. Или мужики врут, или девки гарцуют. А из одёжи-то на них, на девках - так: уздечка одна. Притворяются все только, что русские, а сами - мексиканцы, в телевизоре в этом. И вот ведь не устают, бедные, притворяться-то без конца... Умора!

- Не знаю, как насчёт сериалов, а уж вы-то, точно, поставили на тёмную лошадку. Эх, Броня, Броня. Как вы думаете, чем он там сейчас занимается? Ваш избранник? Перед бутылкой?.. С Кешей толку не будет, - участливо твердил Козин и качал головой то ли с укором, то ли с огорчением.

- Чегой-то не будет? - покосилась на Козина Бронислава. - Пока что - не уехал ещё. А и уедет - десять дней как раз в городе помыкается да и вернётся. Ему там и приткнуться негде.

- Вполне может не вернуться, - вздохнул Козин. - Если пристроится, конечно... Этот человек, Броня, не знает чувства привязанности и чувства благодарности. Он, Броня, так...

- Вей-ветерок, что ли? - подсказала Бронислава.

- Вот-вот: Кешка - ветерок. Как можно этого не видеть?

Козин опять кашлянул, подсел ближе и положил руку на её колено. Туманный, размытый, неопределённый вопрос плавал в его глазах.

- ...Вернётся, - мрачно усмехнулась Бронислава, не отодвигаясь. - Я слово такое знаю.

- Что за слово?

- Так, одно слово. Не веришь, что ль? - засмеялась она. И с угрозой сказала: - Ну, слушай, если не веришь! Только отвернись. Не гляди на меня!

Она прикрыла глаза - и скороговоркой предупредила:

- Целиком не расскажу - целиком чужим знать не положено. А когда не целиком, оно недействительно.

И заговорила нараспев:

- ...На море, на океяне,

На острове Буяне,

Там сидит черный ворон

Без ног, без ясных очей.

По мосту-по мосточку

Шли три девицы,

Три родные сестрицы.

Они не учились

Ни ткать, ни прясть -

Только русый, чёрный волос

Выговаривать...

Вдруг Козин отодвинулся с поспешностью. В дверях стояла высокая, глазастая женщина. Она куталась в оранжевую шаль и смотрела на Брониславу, щурясь, будто сквозь дым.

- Русый волос, чёрный волос выговаривать... - не видя Брониславы, тихо продолжила женщина. И ушла.

В маленькой комнате наступила напряжённая тишина. Бронислава усмехнулась.

- ...Вот видишь, и она дальше при тебе не сказала! Чтоб это слово силы для чужих не имело: не положено! - торжествуя, заметила она.

- Жена, - буркнул Козин и затомился. - Ну-у... Сейчас начнутся припадки ревности. Да, Броня: приступы беспричинной ревности, и так - каждый день: я на это обречён. Женщины не хотят делить ни с кем того, кем они дорожат.

Бронислава оглядела Козина с презреньем:

- Ох, не похоже что-то. Врёшь ты про неё!.. Чего ж это ты грязноротый такой, а? Грязноротый у нас тот называется, кто с женщиной намилуется, а потом про неё чего-нибудь обскажет. А хоть бы и хорошее! - пояснила она. - Хорошее - оно ведь тоже: любую испачкать может. Поэтому наши-то мужики про это - молчат, крепко-накрепко. А тебя вот сразу и видать: не наш...

Козин заметно побледнел.

- ...Красивая она, жена твоя, - продолжала Бронислава сочувственно. - Не тебе ровня. Только худая. Ну, это оттого, что гордая. Гордые, они ведь все худые. Как хворые они, гордые-то, живут... Видишь, и слово знает, а не наговаривает... Я, правда, тоже сама никогда ни на кого не наговаривала. Даже на Макарушку... Потому что грех это страшный! Грех большущий, громадный на душу ложится, если насильно человека к себе привяжешь. И душа твоя никогда уж не взлетит больше. А придавленная к земле всю жизнь будет: ой, тяжёлая станет душа! Низкая, как у червяка поганого... А жена твоя не наговаривает - не поэтому. А знаешь, почему? Потому что - не нужен ты ей!

- Так уж и не нужен! - возмутился Козин. - Да кто её возьмёт?! С моими детьми?

- Возьмёт. Всё знаю. И к гадалке не ходи... Тебя-то уже с ней - нету.

- Что за чушь, в самом деле! - заёрзал Козин. - С чего ты взяла?

- А по глазам вижу. В глазах у неё тебя - нет. Давно нет. Одинокие они, глаза. Далёкие... Вот посмотришь, в них другой появится. Они для другого открытые уже - не для тебя!

Козин вскочил, снова взял с тумбочки исписанный листок и принялся было читать, отвернувшись, но тут же с треском разодрал его в мелкие клочья.

- Так значит, с этого твоего белого стиха Кешка может вернуться? - пытался успокоиться Козин и криво усмехался.