На острове Буяне

Под внимательными взглядами двух ворон, Зуй переодел Кешу в свою фуфайку, прожжённую в нескольких местах, со смехотворно короткими рукавами. Руки и ноги были податливыми. Вязаную шапку Зуй оставил на Кеше. Только натянули её на лицо, до самого подбородка. В нагрудный карман рубахи он воткнул письмо от "заочницы", присланное на собственное имя всего месяц назад, и засунул тело под хворост.

Кровь прибросал снегом. Её было немного. И рыжая шерсть брошенного на снег полушубка не забрызгалась нисколько.

Однако то, что не было кешиным телом, ещё качалось в цепких невидимых когтях рядом, неподалёку, и болело тупой болью, и воспринимало происходящее с невнятной животной тоской, как если бы слышало всё и видело без всякого, впрочем, пониманья.

- Ещё один подснежник будет мусорам весной, - осмотрел Зуй хворост, накинутый на Кешу будто деревянное рыхлое одеяло. - ...Ландыш! Первого мая привет.

Пустой гранёный стакан, вдруг подвернувшийся под ноги, парень пнул в сторону, ворча без особой досады:

- Видит же, люди в фуфайках околели. Отдал бы полушубок. Хрусты бы сам разделил, пополам. И свалил бы, как человек, в моём куртафане, спокойно. Нет! "Вся мировая общественность!.."

Надевая полушубок, Зуй бормотал себе под нос:

- Монах этот, конечно, по зонам летает, как на крыльях, в рясе своей. Со злом везде сражается. Но глянул бы он, как тут Капустина без него смарали! Небось, паруса-то чёрные у него - обвисли бы...

Он поискал глазами лыжи. И вздохнул:

- Им шухерно, конечно. С непривычки. Монахам... А то, что мы все под риском окажемся, если он на грейдер выскочит, их не колышет. Чего ж мы, не "други своя", что ли?.. Чудно дядино гумно!

Вороны тем временем переместились на ближайшую ель. Одна из них чистила бурый клюв.

Надев лыжи, Зуй посмотрел вверх, в синеву. Редкие, едва видимые остатки от облаков дотаивали под сильным зимним солнцем по краю небес. Но и их, словно случайные перья, сгонял, сметал со свода стремительный небесный ветер, летящий из бездонного зенита. И они уносились к дальней кромке леса, распадаясь по пути в синем пространстве и превращаясь в ничто. Шумели поблизости и качались вершины тёмных елей. Но тихо было в низине.

- Как в избе... - озирался Зуй. - Воля. Теперь - она: воля... Вот только мертвяк в избе, а так - не хило.

Он поднял со снега палки, сощурился на солнце. Где-то вдалеке зазвенькала синица.

- Собирались по-чистому дойти, - усмехнулся он и двинулся меж молодых ёлок, на верх. - ...Кормач крови не хотел. А куда нам от неё деваться, от краски? Ну, чудной.

Зуй убыстрял ход, насторожённо ловя лесные шорохи сквозь скрип снега под лыжами, сквозь дальний, сонный шум одинокой машины на грейдере.

- С тараканами, конечно, Кормач, - качал он головой. - В праведную месть верит! Не знает он ещё, что будет, когда дядьке Нечаю в эти мечтания поигрывать надоест... Зато я - знаю.

Вдруг Зуй явственно ощутил: из дальних заиндевевших зарослей, из-под низких кустов, за ним следит зверь с остановившимся дремучим, диким взглядом. В ту же минуту нечто красноватое, быстрое мелькнуло в стороне и исчезло за сугробом, как если бы пробежал меж стволов рыжий заяц.

Зуй сморгнул с ресниц странное виденье.

Но под мгновенным солнечным лучом рыжий блеск снова вспыхнул в кустах - и погас.

- Не понял, - насторожился Зуй. - Чудно дядино гумно... Лес, что ли, со мной шутит? Или кто?

Ушедших Зуй нагнал по лыжне уже через полчаса. Монах теперь шёл первым, а последним - Кормачов.

- Извини, я там Капустина пощипал, - повинился Зуй перед ним без особого раскаянья. - Зато мой куртафан ему достался! Да, хороший был куртафан... Я такого размера с седьмого класса не носил.

Остановившись, все смотрели на него в неподвижности и молчаньи. Только старик улыбнулся Зую вяло, словно из сна.

- Ну, что? Кормач наденет? - спросил у него Зуй про полушубок.

Тот покачал головой:

- Не надо ему после... Слабый он сейчас. Да и я не в той уже силе... А тебе - ничего: можно. Ты теперь с чистой ксивой на люди будешь выходиьь.

- Плохое дело... - вздохнул монах и затомился. - Плохое то дело, которое с нарушения заповеди начинается.

- Какой заповеди? - спросили одновременно и Кормачов, и Зуй.

- Не укради, такой заповеди.

Кормачов отвернулся от Зуя и больше не встречался с ним взглядом.

- Чудно дядино гумно! - удивился Зуй. - Ему, значит, в тепле зимовать положено, а нам?!. Нет, монах, такая заповедь нам не подходит. Наша заповедь: у богатого возьми - бедному отдай! Здорового раздень - хворого одень. Потому как всё богатое - неправедное!.. А у тебя что за заповедь такая?

- Не у меня. Свыше она дана, - потупился монах.

- Не верю, что свыше! Богатые нам её написали, а не Бог дал. Они подсунули, - резко возразил Зуй. - Чтобы бедные быстрей перемёрли.

- Праведным трудом нажитое трогать нельзя. А неправедное отнять надо, - неожиданно возразил монаху Кормачов.

Тот, не поднимая головы, чертил палкой кресты на снегу и молчал.

Старик пошёл в гору первым, остановив Зуя, рвавшегося вперёд.

- Успеешь. Твоя очередь - на низинах.