На отливе войны

У Симона тоже была жена. Симон был молодой хирург, похожий на немца, шестифутовая белокурая дубина. Хотя не такая уж и дубина. Несмотря на внешний вид, были в нем определенная утонченность, хрупкость, аристократизм, так что дубиной его не назовешь. Раза три в неделю он заходил в палату с ручкой в зубах – вместо сигареты он жевал свою ручку, – и, когда с перевязками было покончено, смущенно, как будто просто к слову, сообщал медсестре новости из дома. Какое-нибудь мелкое происшествие с женой, какой-нибудь милый анекдот про трех своих маленьких детей. Как-то раз, когда одна из служащих госпиталя поехала в отпуск в Лондон, он попросил ее купить для жены кожаное пальто по типу тех, в которых англичанки ездят на машинах. Он без конца думал о жене, говорил о жене, планировал организовать ей какой-нибудь продуманный сюрприз или подарок.

Жен ведь не пускают на фронт. Женщины могут под разными предлогами попасть в зону боевых действий, но не жены. Похоже, жены плохо влияют на боевой настрой. Приносят свои заботы, разговоры о том, как скверно идут дела, как дома все плохо из-за войны; как им трудно, как они страдают от бедности и всяких неприятностей. Они протягивают нить между солдатом и его прежней жизнью, той жизнью, от которой он вынужден отказаться. Письма могут цензурировать, вырезая все неприятные места, но если дать жене навестить мужа в зоне боевых действий, все то, что она ему расскажет, цензурировать невозможно. Все тревожные, неприятные вещи. Поэтому «цензурировать» нужно жену, нельзя дать ей приехать. И на долгие утомительные месяцы мужчины вынуждены оставаться в активном бездействии на фронте, а их жены не могут их навестить. Могут приехать только чужие жены. Запрещаются не женщины, а жены. Это разные вещи. Особенно на войне.

На фронте много женщин. Как они туда попали, в зону дислокации армий? Под разными предлогами – повидать больных родственников в таком-то госпитале или повидать других близких: братьев, дядей, кузенов, чужих мужей – о, у них столько поводов приехать. Кроме того, всегда остаются бельгийки, которые живут в зоне боевых действий, потому что от Бельгии осталось не так много[67], а эвакуировали еще не всех гражданских. Так что женщин полно, как первых, так и вторых. Лучшие, конечно, достаются офицерам, да и офицерские пайки тоже рангом повыше пайков простых солдат. Но женщин всегда полно. Не жен, конечно, потому что жена – значит ответственность, а просто женщин, потому что женщина значит развлечение и отдых – как еда и вино. Так что жены запрещены, они вредят настрою, а женщинам подмигивают, потому что они ободряют и освежают солдат. Предполагается, что после войны все солдаты найдут себе жен, но вряд ли ими станут те женщины, которые обслуживали и ободряли их на фронте. Это было бы некстати для настроя нации. Звучит как парадокс, но найдутся те, кто вам отлично всё объяснят.

Нет, нет, я не понимаю. Это потому, что у всего есть две стороны. Вы удивитесь, если возьмете франк и на одной его стороне увидите Свободу, Равенство и Братство, а на другой – затертую фигурку Сеятельницы[68]. Роза так красива, потому что ее корни унавозили. За благородные порывы медалями не награждают. Они достаются за стремительные действия, которые подрывают будничный ход жизни. Сначала говорят о молодом авиаторе, которого наградили за то, что он в одиночку сбил дирижабль, а потом добавляют, что через несколько дней он разбился насмерть, решив полетать пьяным. То-то и оно. В глубине большинства душ – грязный осадок. Как бы величественна ни была война, нельзя представлять ее в виде фильтра, очищающего людей и нации. Конечно, довольно найдется людей, чтобы рассказать вам о ее благородной стороне, о ее героизме, величии. Я должна написать о том, что видела, о другой стороне, о том, что остается на отливе войны. Обе стороны – правда. В Испании, например, серебряной монетой ударяют по мраморной плите, проверяя чеканку с двух сторон, чтобы решить, поддельная она или нет.

Время от времени санитар Арман ездит в деревню, чтобы принять ванну. Приезжает он оттуда с чистейшими руками и ногтями и говорит, что теплая вода его здорово утешила. Позже тем же вечером он просит отгул и уходит в деревню к девчонке. Но он все так же волнуется, все так же ждет письма от жены. То же самое с Симоном, молодым хирургом. Только Симон всегда держит себя в чистоте, у него есть санитар, который каждое утро приносит ему столько кувшинов горячей воды, сколько ему нужно. Но и у Симона есть девчонка в деревне, к которой он ходит каждую неделю. Так почему он без конца говорит о своей жене и показывает мне и всем вокруг ее фотографию? На кой черт нам слушать занудные россказни о его глупой жене, когда все мы знаем, как он ее любит? Хотя, может, он ее и любит. Я уже говорила, что не понимаю этого.