На отливе войны

На пересечении улицы Бак и бульвара Сен-Жермен[92] возвышается статуя Клода Шаппа, возвышается как скала посреди дорожного движения, как скала, разрезающая поток, разбивающая его на ручейки, текущие на восток и на запад, на север и на юг, плавно и беспрепятственно[93]. Статуе Клода Шаппа, которая руководит дорожным потоком и направляет его размеренное движение, помогает в этом нелегком деле agent de police[94] в ярком плаще, с яркой палкой, контролирующий поток машин с точностью лондонского полицейского, хотя некоторые и говорят, что только в Лондоне полицейские знают в этом деле толк. До войны, когда еще ходили омнибусы, для agent de police всегда было полно работы; с началом войны все парижские омнибусы отправились на фронт развозить мясо солдатам[95], и были такие часы, когда вся ответственность за регулировку дорожного движения ложилась на статую Клода Шаппа. В один из таких часов, когда Клод Шапп стоял, как водится, запрокинув голову вверх, не замечая происходящего у его ног, случилось то самое происшествие.

Чуть дальше, на набережной, офицер французской армии сел в маленькую викторию, маленькую потрепанную voiture de place[96], которая повезла его по улице Бак, после чего попыталась повернуть на бульвар Сен-Жермен к Ministère de la Guerre[97]. По другой стороне бульвара бежал паренек пятнадцати лет, навалившись на рукоятки трехколесного фургона, вес которого был скорее рассчитан на сильного мужчину или старую лошадь. Но мужчин в Париже осталось мало, поэтому мальчик, который не мог пойти служить по крайней мере ближайшие три года, выполнял мужскую работу, или лошадиную работу, если угодно. Французы – бережливая раса, и считалось, что война закончится много раньше этого срока, так что заработает ли паренек себе грыжу, или туберкулез, или какую другую болезнь, которая сделала бы его непригодным к военной службе, – это было неважно. Пока что важно было только то, что он зарабатывал деньги для своего патрона. Так что, опустив голову, мальчишка направил свою трехколесную тележку прямиком на лошадь, которая тащила потрепанную викторию, в которой ехал французский офицер, и agent de police рядом не оказалось, и статуя Клода Шаппа стояла, как водится, запрокинув голову вверх.

Началась та еще суматоха. Старая кляча, которую давно следовало пустить на мясо, увернулась от повозки с чисто французской бережливостью, но наступила копытом прямо на лицо мальчика, распластанного у ее ног. Второе копыто опустилось на пальцы его правой руки. Вряд ли на войне с ним могло случиться что-нибудь хуже. Мальчик с воплями поднялся на ноги. Извозчик выругался. Собралась толпа, а офицер в маленьком экипаже откинулся в кресле и закрутил кончики своих изящных усов. Agent de police, который должен был находиться на посту у статуи, прибежал из ближайшего кафе. Он всегда, в наилучших парижских традициях, выделял на обед два часа, и в этот раз пришлось прервать его на пятнадцать минут раньше. Все были ужасно раздосадованы, но больше всех – офицер, который спешил к военному министру.