На отливе войны

Эсмеральда совершала и другие проступки, которые всех раздражали. Когда дни стали короче, а ночь наступала раньше, она возвращалась к баракам по собственному желанию, не дожидаясь, пока ее принесут обратно. Но направлялась не к своей коробке – не тут-то было. Ее влекло к нашему бараку-гостиной, этому уютному гнездышку. Там вокруг печки стояли полукругом шезлонги. Не такие, что можно было бы назвать роскошными, – простые шезлонги с подлокотниками, но более удобные, чем обычные стулья, на которых мы сидели, когда ели за столом. Так вот, козочка забиралась на один из шезлонгов; каким-то образом ей удавалась взгромождать туда свое толстенькое раздутое тело, и она лежала с закрытыми глазами, жуя свою жвачку. Смотреть на нее было одно удовольствие – существо в тепле и неге.

Но вы думаете, остальным это было по нраву? Нет, они вышвыривали ее на пол, заявляя, что она мокрая и грязная, что она запачкала весь шезлонг.

Конец Эсмеральды был таков. Я ведь уже рассказывала вам, что различные постройки и бараки госпиталя соединялись между собой дощатыми мостками фута в три шириной. По этим узким мосткам, или trottoirs[103], Эсмеральда часто скакала, издавая громкое клацанье своими крепкими маленькими копытцами. Время от времени она соскакивала с них и направлялась по наклону к той или иной палате, пытаясь войти внутрь. Она была общительна, уверена в себе и совершенно не сомневалась, что кто-то обязательно захочет с ней поболтать или приласкать. Однако, кажется, она ошибалась. Так что в любое время дня можно было видеть, как бедняжку отпихивают от входной двери какого-нибудь барака. Иногда рукой, иногда ногой, но в любом случае она сопротивлялась. Сопротивлялась всеми силами своего маленького, но упрямого тельца, поворачиваясь хвостиком к двери, словно отказываясь верить, что ее не хотят впускать.

В день своей кончины Эсмеральда утром бодро скакала по мосткам, издавая звонкое цоканье и игриво подпрыгивая, ведь она была еще дитя, безо всякого опыта. Однако ей вдруг встретилось препятствие. Ее пробежка, веселая и задорная пробежка по мосткам, вдруг была прервана приближением двух фигур, полностью занявших трехфутовую дощатую дорожку. У Эсмеральды не осталось выхода, кроме как врезаться в них – ей не пришло в голову, что можно спрыгнуть с мостков и просто обежать их. Препятствие было почти священным – но Эсмеральда этого не ведала. Пара состояла из Directrice в безупречных накрахмаленных юбках и важного генерала, под чьим командованием находилась вся эта зона. Он шел мелкими шажками, примериваясь к семенящей поступи Directrice; они обсуждали дела госпиталя и не обращали никакого внимания на клацанье позади. Длинные стройные ноги генерала были облачены в сияющие высокие сапоги, со шпорами, не внушающими, однако, опасности. Эсмеральда, заметив препятствие, решила своим скудным козьим умишком, что оно вполне преодолимо. С широкими и жесткими юбками Directrice ей, конечно, было не справиться, но зато с длинными стройными ногами генерала в сияющих высоких сапогах, со шпорами, не внушающими опасности, – вполне. Однако козочка не заметила, что на бедре генерала висела еще и сабля, словно третья нога, только намного тоньше. И вот, в своей дерзости и неопытности, она решила проскочить между двух настоящих ног. Третью «ногу», что болталась сбоку, она не видела. На trottoir произошло роковое столкновение, и французский генерал упал на землю.

Тем же вечером, исполняя приказ, я отнесла Эсмеральду в прачечную, как раз перед тем, как бельгийка отправлялась домой.

– Вы не возьмете к себе козочку? – спросила ее я.

Спустя два дня, в дождь, я снова отправилась в прачечную. Я очень беспокоилась об Эсмеральде.

– Скажите, я ведь отдала вам мою козочку, мою драгоценную любимую козочку, – как она, моя маленькая? – спросила я.

– Огромное, огромное вам спасибо, мадемуазель. Вчера у нас был роскошный ужин.

Послесловие

Синтия Уоктелл

«На отливе войны»: публикация, отклики и цензура

В конце сентября 1916 года, примерно за полгода до вступления Америки в Первую мировую войну, издательство G. P. Putnam’s Sons выпустило в свет первое издание «На отливе войны», которое продавалось в США по доллару за экземпляр[104]. В одной из рекламных брошюр издательства говорилось: «Мисс Ла Мотт показывает нам войну такой, какой она предстает сегодня: не величественной и славной, а в неприкрытом виде и во всей мерзости, войну, увиденную в эвакуационном госпитале в нескольких милях от французской передовой. Эти зарисовки тяжело читать, но в них звучит правда; это отчеты с передовой, написанные с живейшей горечью – и не отчаявшимся наблюдателем, а научным работником с опытом и мировой репутацией»[105].